- Как отвергнутая кокотка, Ван.

- О моя душенька, - воскликнул Ван, внезапно раскаявшийся в своей черствой жестокости. - Умоляю, прости меня! Я больной человек. Четыре последних года меня терзает консангвинеоканцероформия - таинственная болезнь, описанная Кониглиетто. Не опускай на мою лапу своей прохладной ладошки - это может только приблизить твою и мою кончину. Продолжай свой рассказ.

- Итак, научив меня простым упражнениям для одной руки, в которых я могла практиковаться наедине с собою, жестокая Ада покинула меня. Хоть, правда, по временам мы все же делали это вместе то там, то сям - на ранчито каких-то знакомых, после приема гостей; в белом "Салуне", который она учила меня водить; в летящем по прериям спальном вагоне и в грустном, грустном Ардисе, где я провела одну ночь перед возвращением в Куинстон. Ах, я люблю ее руки, Ван, потому что на них такая же small birthmark (родинка), потому что пальцы их так длинны, потому что, в сущности говоря, это руки Вана, отраженные в уменьшающем зеркале, в ласкательной форме, in tender diminitive35 (разговор, как то нередко случалось, когда членам этой странной семьи - благороднейшей из семей Эстотии, славнейшей на Антитерре точнее, членам той ее ветви, что носит имя Винов-Земских - выпадали чувствительные минуты, пестрел английскими оборотами - особенность, недостаточно последовательно выдержанная в настоящей главе - читателя ждет неспокойная ночь).

- Она покинула меня, - продолжала Люсетта, причмокнув уголком рта и проведя равнодушной ладонью вверх-вниз по бледному, как ее тело, чулку. Да, она завела довольно печальный романчик с Джонни, молодой звездой из Фуэртевентуры, c'est dans la familie36, ее coeval (однолетком), внешне почти не отличимым от нее, более того, родившимся с нею в один год, в один день, в одно и то же мгновение...

Тут глупенькая Люсетта допустила промашку.

- А вот этого быть не может, - прервал ее смурый Ван, уже принявшийся раскачиваться из стороны в сторону со сжатыми кулаками и наморщенным челом (как хотелось бы кое-кому приложить смоченный в кипяченой воде Wattebaush словцо, которым бедный Рак обозначал ее влажные арпеджиации, - к спелому прыщу на его правом виске). - Этого просто не может быть. Никакой треклятый близнец не вправе похвастаться этим. Даже те, которых увидала Бриджитт, рисующаяся моему воображению смазливой девчушкой с пляшущим на торчащих сосцах пламенем свечи. Временной разрыв между рожденьем двойняшек, продолжал Ван голосом безумца, сдерживаемым столь образцово, что он казался сверхпедантичным, - редко составляет меньше четверти часа - время, потребное измотанной матке, чтобы передохнуть, полистав женский журнал, и оправиться, прежде чем она возобновит свои неаппетитные сжатия. В совсем уже редких случаях вагина просто-напросто продолжает автоматическую пальбу, и тогда доктору удается без особых хлопот вытянуть наружу второе отродье, про которое говорится при этом, будто оно появилось на свет, допустим, тремя минутами позже - династическая удача - двойная удача, приводящая весь Египет в неистовство - ее можно и должно считать более важной, чем финиш марафона. Однако живые твари, сколько б их ни было, никогда не рождаются a la queue-leu-leu. "Одновременные близнецы" - это терминологическое противоречие.

- Well, I don't know (ну уж не знаю), - пробормотала Люсетта (верным эхо воспроизводя в этой фразе жалобную интонацию матери, по видимости признающей свою ошибку и неосведомленность, но старающейся хотя бы отчасти - едва приметным кивком, скорей снисходительным, чем согласным, - притупить и принизить опровержительную реплику собеседника).

- Я только хотела сказать, - продолжала она, - что он был красивым испано-ирландским юношей, темноволосым и бледным, и многие принимали их за близнецов. Я ведь не назвала их двойняшками. Или "дройней".

"Дройней? Дройней? Кто так произносил это слово? Кто? Кто? A dripping ewes-dropper in a dream?37 Живы ль еще те сиротки?" Однако послушаем, что дальше скажет Люсетта.

- Примерно через год Ада узнала, что он состоит на содержании у старого педераста, и прогнала его, и он застрелился на морском берегу, во время прибоя, но серферы и сержанты, то есть surgeon'ты (хирурги), спасли ему жизнь, однако мозг его поврежден, и он никогда уже не сможет сказать ни единого слова.

- Всегда полезно иметь про запас немого, - угрюмо откликнулся Ван. Теперь ему по силам сыграть безъязыкого евнуха в картине "Стамбульский буль-буль" или переодетого кухонной девочкой казачка, являющегося с важным известием.

- Ван, я тебе не наскучила?

- Ну что ты, я уже ухватил суть, уже нащупал прелестно сочащуюся и вздрагивающую историю болезни.

Ведь и правда, куда как неплохо - за три года угробить троих, успев между тем пронзить стрелою четвертого. Сногсшибательный выстрел, Адиана! Интересно, кто следующим угодит в ягдташ?

- Ты не должен выпытывать у меня подробности утоляющих, опаляющих, отвратительных ночей, которые мы проводили с нею до появления несчастного юноши, да и после, пока не нашелся новый разлучник. Если бы кожа моя была холстом, а ее губы кистью, ни единый вершок моего тела не остался бы нерасписанным, и наоборот. Ты в ужасе, Ван? Мы тебе мерзки?

- Напротив, - ответил Ван, довольно сносно изображая похабный смешок. - Не будь я гетеросексуальным самцом, я бы стал лесбиянкой.

Пошлая реакция Вана на сыгранную ею сценку, на ее отчаянное лукавство вынудила Люсетту отступить, опустить, так сказать, руки перед черным провалом, перед публикой, время от времени дающей о себе знать гнетущим покашливанием - то там то сям, в незримой, но вечной зале. Он в сотый раз взглянул на синий конверт, длинный край которого лег не вполне параллельно лоснистой красной кромке буфета, левый верхний угол наполовину ушел под поднос с содовой и коньяком, а правый нижний указывал на лежавший рядышком любимый роман Вана "Трехликий знак".

- Я бы с удовольствием снова повидался с тобой в ближайшее время, сказал Ван, прикусывая большой палец, проклиная возникшую паузу, изнывая от желания узнать, что таит синий конверт. - У меня теперь есть квартира на Алекс-авеню, приезжай, поживи в ней. В комнате для гостей полным-полно bergeres, torcheres38 и кресел-качалок, совсем как в будуаре твоей матери.

Люсетта присела в книксене, изогнув a l'Americaine39 уголки печального рта.

- Ты сможешь приехать на несколько дней? Обещаю вести себя подобающим образом. Приедешь?

- Мои понятия о подобающем могут не совпасть с твоими. И как же Кордула де Прей? Она возражать не будет?

- Квартира принадлежит мне, - сказал Ван, - кроме того, Кордула теперь называется госпожой Иван Дж. Тобак. Они сейчас making follies во Флоренции. Вон ее последняя открытка. Портрет Владимира-Христиана Датского, который, если ей верить, как две капли воды похож на ее Ивана Джованновича. Взгляни.

- Кому нынче интересен Састерманс, - заметила Люсетта, нарочитостью отклика, похожего на ход коня или на rovesciata40 южноамериканского футболиста, уподобляясь своей единоутробной сестре.

Нет, это вяз. Полтыщи лет назад.

- Его предком, - продолжал суесловить Ван, - был прославленный, или выражаясь иначе, fameux русский адмирал, который дрался на дуэли epee41 с Жаном Нико и именем которого названы острова то ли Тобаго, то ли Тобаковы, не помню, все это было давно, полтыщи лет назад.

- Я упомянула ее лишь потому, что прежние возлюбленные нередко бывают склонны к ошибочным выводам, - подобно кошке, которая, не управившись перескочить забор, убегает без повторных попыток - и без оглядки.

- Кто рассказал тебе об этой скабрезной корделюдии - я хотел сказать, интерлюдии?

- Твой отец, mon cher42, мы много видались на Западе. Ада поначалу решила, что Стукин - вымышленное имя, что ты дрался на дуэли совсем с другим человеком, но это было еще до того, как пришло известие о смерти другого в Калугано. А Демон сказал, что тебе следовало просто отлупить его палкой.