Ульбрихт вместе со своими товарищами - немецкими коммунистами Вилли Бределем, Эрихом Вайнертом и сыном Вильгельма Пика Артуром писали листовки-воззвания, готовили звукопередачи, обращения к немецким солдатам и офицерам. А вечером или ночью мы вместе организовывали передачи. Ульбрихт, Бредель, Вайнерт начинали их со знакомства с теми, для кого предназначалась передача, рассказывали о себе, откуда родом, чем занимались ранее, как оказались в Советском Союзе, и только затем обрисовывали обстановку, в которой оказались окруженные фашистские войска, призывали прекратить сопротивление и сдаться в плен, чтобы потом вернуться на родину, в свой дом. Такие "беседы" были наиболее доходчивыми, задевали немецких солдат за живое, заставляли их задуматься о своей судьбе.
Вальтер Ульбрихт постоянно интересовался, как воспринимаются передачи в окруженных войсках, с любопытством изучал любую информацию об этом. С особым интересом он читал добытые разведкой письма солдат и офицеров, в которых были хоть какие-то характеристики передач.
Однажды мне довелось застать его за чтением письма. Долго наблюдал за выражением его лица. По блуждающей, едва заметной улыбке Ульбрихта можно было судить, что письмо ему нравится. Наконец, откинувшись спиной к стене, он посидел несколько секунд с закрытыми глазами и подал мне письмо. Это было письмо офицера к своему другу, в котором он делился впечатлениями о прожитых днях, письмо, которое, если бы оно попало в руки командования, не сулило, мягко говоря, ничего хорошего автору. Вот лишь некоторые строки из письма.
"...С рождества в котле зазвучало нечто новое. Это голоса самих немцев, обращающихся к нам через линию фронта, голоса офицеров, которые вот уже несколько месяцев считаются пропавшими без вести, голоса немецких писателей и даже одного депутата рейхстага. Его зовут Ульбрихт... То, что говорит он нам, что повторяется ночь за ночью, находит своих слушателей. Словам его во всяком случае внимают гораздо сильнее, чем тем пластинкам, которые русские крутят нам последние недели. Это немецкий голос, это настоящий немецкий язык... Этого немца с той стороны слушают. И у него есть убедительные аргументы, когда он говорит о безвыходности нашего положения и о том, что каждый из нас еще понадобится после войны... Русские ненавидят только гитлеровское государство и его заправил, а не немецкий народ. Кажется, это в самом деле так: иначе выступающие вслед за тем немецкие офицеры не стали бы тоже утверждать это. Наш невидимый собеседник умеет немногими словами обрисовать бедствия каждого из нас в отдельности и показать их во всей взаимосвязи событий, поставив таким образом солдата-фронтовика перед решением: или бессмысленно продолжать сопротивление, или капитулировать. А если этого не хотят офицеры, то капитулировать на собственный страх и риск..."
- Такое признание неспроста, - сказал Ульбрихт, когда я возвратил ему письмо. - За него можно жизнью поплатиться. Выходит, труд наш не пропадает даром. Кстати, мы подготовили несколько листовок. Хотите почитать?
"Мы, немцы, обращаемся к вам, немцам! - говорилось в листовке. ...Гитлеровская пропаганда скрывает от вас тот факт, что в этой войне наступил решительный поворот. Красная Армия перешла в наступление. Война, затеянная Гитлером и фашистскими империалистами, проиграна. Ради отсрочки на короткое время гибели Гитлера и его клики бессмысленно приносятся в жертву ваши жизни. Под Сталинградом вы находитесь в безнадежном состоянии, вы окружены. Если будете продолжать борьбу - все погибнете.
...В то время когда мы пишем эти слова, мы сидим рядом с немецкими военнопленными: если бы вы там, у себя, знали, как здесь по-человечески обращаются с ними, вы бы больше не сделали ни одного выстрела.
Соотечественники! Единственные ворота для вашего спасения открыты! Договоритесь между собой и пошлите к нам одного из ваших товарищей, чтобы переговорить обо всей остальном. Но там, где Красная Армия будет наступать, - не стрелять! Оставаться в окопах! Если вы сдадитесь, каждый командир Красной Армии даст вам возможность поговорить с нами.
Соотечественники! Представьте себе радость ваших родных, если они получат от вас известие, что вы находитесь в безопасности и по окончании войны вернетесь к себе домой.
Вальтер Ульбрихт - избранный народом депутат рейхстага, Берлин,
Эрих Вайнерт - писатель, Берлин,
Вилли Бредель - писатель, Гамбург".
Во второй листовке давался экономический и политический анализ состояния дел в гитлеровской Германии.
Прочитав, я несколько секунд сидел в раздумье: как воспримут там, в окружении, эти слова, призыв, с которым обращаются к обреченным на гибель людям их соотечественники? Неужели не увидят в них выход из создавшегося положения?
Молчал и Ульбрихт: он, видимо, ждал, когда я выскажу свое мнение.
- Все правильно и убедительно. Интересно бы узнать, какое впечатление произведут эти листовки на самого Паулюса.
Ульбрихт улыбнулся: дескать, этого не узнаешь. Мы узнали об этом много лет спустя, когда вышла книга первого адъютанта армии Паулюса полковника В. Адама "Трудное решение". Вот о чем он свидетельствует:
"Паулюс сидел за письменным столом, подперев голову, правой рукой поглаживая лоб. Я уже знал эту его привычку. Почти всегда в это время его лицо особенно сильно подергивалось.
"Что случилось?" - подумал я. Перед Паулюсом лежала какая-то бумага. Молча он протянул ее мне.
Это была листовка, адресованная непосредственно Паулюсу и подписанная Вальтером Ульбрихтом, депутатом германского рейхстага. Внимательно прочел я ее, слово за словом. Ясными, логическими аргументами Ульбрихт доказывал, что Паулюс, подчиняясь приказам Гитлера, действует не в интересах Германии и немецкого народа... Я вопросительно посмотрел на командующего армией и возвратил ему листовку.
- Конечно, - задумчиво сказал Паулюс, - автор этого послания, если смотреть с его колокольни, прав. Все события он рассматривает как политик. Как человек штатский, он не может понять, что значит для солдата повиновение, не понять ему и тех соображений, которыми я руководствовался, приняв решение... Скажем так, Адам: они видят все в ином свете, чем мы. Я ни в коем случав не отказываю этим людям в добрых намерениях. Но для меня это подрыв солдатской дисциплины, и с этим согласиться не могу"{1}.
- Ведь когда-нибудь узнаем. Наверняка узнаем! - сказал я.
- Возможно, возможно, - все еще улыбаясь, согласился Ульбрихт. В эти минуты лицо его было удивительно похожим на то, которое мне запомнилось еще в те годы, когда проходил 7-й конгресс Коминтерна.
Именно тогда, в 1935 году, я впервые увидел Вальтера Ульбрихта, Вильгельма Пика, Мориса Тореза, Пальмиро Тольятти и других руководителей братских коммунистических партий. Мы, молодежь, находились в те дни в Москве, в ЦК ВЛКСМ, и нам была предоставлена возможность присутствовать на конгрессе. Тогда я, конечно, не мог и подумать, что жизнь так близко сведет меня с этим человеком.
Через несколько дней мы прощались с В. Ульбрихтом и его товарищами.
- До встречи в Берлине! - услышал я от Ульбрихта. И снова, как в тридцать пятом, не допускал мысли о
том, что его слова могут сбыться. А они ведь сбылись. Мы встретились в 1950 году в Берлине на приеме у главнокомандующего Группой советских войск в Германии. Вальтер Ульбрихт узнал меня, тепло поздоровался, обнял на виду у всех и, улыбнувшись, спросил:
- А ты ведь тогда, наверное, не поверил, что встретимся в Берлине? Вот видишь, встретились.
Но это, как говорится, небольшое отступление.
...После отказа Паулюса принять ультиматум советского командования и капитулировать Ставка приказала Донскому фронту нанести решающий удар по окруженным войскам и добиться их полного разгрома.
Военный совет Донского фронта обратился к воинам с призывом. В нем говорилось:
"Товарищи бойцы, командиры и политработники! Вы блестяще справились с задачей героической защиты Сталинграда... Своей стойкостью и героизмом вы прославили свое имя в веках.
