Однажды афиши, расклеенные по городу, приглашали на творческие встречи с Меркурьевым. Но он неожиданно оказался в больнице с воспалением легких. И, конечно, концерты должны были отменить. Но наперекор всему Василий Васильевич настоял на том, чтобы "врачи вошли в положение зрителей" и "поняли душу артиста". И... два дня подряд шли творческие вечера народного артиста, но никто из зрителей не подозревал того, что он болен.
Он всегда был занят, всегда за кого-то хлопотал. То он помогал студентке быстрее устроить в круглосуточные ясли ребенка, чтобы дать ей возможность продолжать учебу в институте, то помогал актрисе, всю жизнь прожившей невдалеке от театра, в том, чтобы ее не переселяли в другой район города, то добивался, чтобы внезапно заболевшего молодого актера срочно положили на обследование.
Дом Меркурьевых никогда не пустовал. Там всегда были молодые и пожилые, деятели искусства и далекие от искусства люди. И всем было уютно, интересно, всем находилось доброе слово, совет, помощь. И каждый уносил в своем сердце любовь к такому простому и доброму человеку.
Еще один эпизод: мы стояли на Невском, определяя дальнейший наш путь. И вдруг около нас остановился троллейбус, распахнулись его двери, и мы увидели приветливое, улыбающееся лицо водителя, приглашающего Меркурьева войти в машину. И хотя мы еще окончательно не решили, куда нам было целесообразно идти, Меркурьев не мог разочаровать, огорчить водителя. Мы вошли в троллейбус и проехали остановку. Василий Васильевич поблагодарил водителя. И тот счастливый поехал дальше...
Игорь Олегович Горбачев
Я хочу рассказать о том, что значила для меня работа рядом и вместе с Василием Васильевичем Меркурьевым.
Это был интереснейший актер. Уникальность его состояла в том, что он умел быть неожиданным на сцене. Это заключалось, прежде всего, в том, что даже в тщательно отрепетированной и много раз сыгранной роли он мог вдруг предстать иным. Трудно было предугадать, какая интонация прозвучит в той или иной фразе, на чем артист сделает ударение, как обратится к партнеру по сцене. А Василий Васильевич всегда выстраивал роль так, как никому вообще и в голову не пришло бы. Например, там, где по ходу действия его герой должен был плакать, Меркурьев вдруг неожиданно начинал смеяться; где по всем признакам должен был волноваться, был спокоен или пытался иронизировать.
Все это поначалу могло показаться совершенно неожиданным и непонятным. Но когда роль была сыграна, и я начинал анализировать ее, исходя из логики поведения, логики созданного образа, когда виделось все в целом, начинал вдруг понимать, что игра Меркурьева и есть единственно верное исполнение.
Действие, поступок, оценка событий или персонажей у Меркурьева всегда были предельно четкими. Его исполнительское отношение к происходящему просто невозможно было не увидеть, не почувствовать. Этот редкий дар был дан Меркурьеву от природы, хотя, конечно, он существовал в нем не стихийно. Многое не только практически, но и теоретически было глубоко осмыслено им.
Еще одна черта, еще одна грань таланта Василия Васильевича - на редкость обостренное чувство юмора.
Как-то раз в дни предновогодних праздников мы с Василием Васильевичем чуть ли не на час опаздывали на концерт. Приехали в Таврический дворец, идем по многочисленным коридорам, торопимся. Меркурьев очень спешит, я едва поспеваю за ним. Нас встретил молодой человек, сообщил, что концерт подходит к концу, все, как могут, тянут время, чтобы мы успели выступить. И вот уже перед самым выходом на сцену нас встречает другой молодой человек, протягивает Василию Васильевичу руку и долго-долго представляется, перечисляя все свои звания, должности, степени. Меркурьев терпеливо выждал, пока тот все скажет о себе, сделал паузу, протянул руку и как-то совсем просто, даже застенчиво произнес: "Вася".
О Меркурьеве как комедийном артисте читатели хорошо знают по фильмам с его участием и многочисленным ролям в театре. С возрастом же в нем все больше стало проявляться трагедийное начало, и мы, партнеры Василия Васильевича по сцене, особенно хорошо чувствовали это. Остается сожалеть, что режиссеры часто используют в актерах только то, что, как говорится, лежит на поверхности, разрабатывают в основном лишь верхний пласт ценной породы, а в глубину не всегда могут или не хотят заглянуть. Не разглядели они и в Меркурьеве актера-трагика.
А в последние годы работы в театре он все чаще поражал всех тем, что обнаруживал новые и новые краски в выражении именно трагического в своих ролях. Подтверждением тому может служить его генерал медицинской службы Бурцев в спектакле "Пока бьется сердце" Д. Храбровицкого.
Сначала на зрителей обрушивался неистощимый поток юмора, вызывая у них смех и завоевывая все больше и больше симпатий к герою Меркурьева. Но постепенно начинала звучать драматическая нотка: оказалось, что он тяжело болен. Как тонко, с каким удивительным тактом и накалом драматизма артист проводил последнюю сцену! Бурцев - Меркурьев как бы извинялся перед окружающими, перед товарищами по работе и друзьями, что вынужден побеспокоить их своей болезнью, что приковывает к себе столько внимания, заставляет волноваться за свою судьбу. Интересна сцена перед смертью героя. Здесь уже другого рода оптимизм, совсем не тот, что был в начале спектакля. Бурцев прощается с дорогими ему людьми. Он не хочет, чтобы они видели его мучения, не хочет чувствовать к себе сострадания, а тем более жалости. Вот откуда его веселость. От этого драматизм сцены становился еще сильнее, еще глубже.
Уметь рассмешить зал, затем сделать паузу, заставить его задуматься, а иногда и заплакать - какое это счастье! Василий Васильевич Меркурьев обладал этим арсеналом в полной мере.
Редкая удача выпала тем, кто был партнером Меркурьева - ведь каждую минуту пребывания на сцене он творил. Чувство товарищества, умение импровизировать, искать неординарные решения делали его труд по-настоящему увлекательной, творческой, радостной работой, приносящей удовольствие и тем, кто был занят в спектакле, и, конечно же, зрителям, становившимся свидетелями рождения подлинного искусства.
ЭПИЛОГ
Все улыбаются, когда вспоминают Меркурьева. Все вспоминают его доброту, его юмор. А я смею утверждать, что юмор - далеко не главное его качество. Он иногда только чуть-чуть раскрывал створки и выпускал "бациллу" юмора. И этого хватало на всех. А в основном был он задумчивым и молчаливым, страдающим и вздыхающим. Он был одиноким. Не потому одиноким, что около него никого не было,- как раз людей около него было в избытке! А потому одиноким, что не мог никто охватить взглядом эту громадину, эту личность, а уж тем более - встать с ним рядом и это его одиночество разделить.
Как сложно писать о минутах его откровения - все эти отрывки из контекста не смогут быть поняты: "мысль изреченная есть ложь..." Ну как рассказать о таком моменте? Незадолго до смерти, осенью 1977, когда отец лежал в больнице, ему принесли журнал "Амери ка", в котором было опубликовано интервью с великим пианистом Артуром Рубинштейном. И вот, прихожу в больницу (а я только на сутки приехал в Ленинград), и отец сразу же говорит: "Я тебе сейчас почитаю..." Он надел очки, начал читать, но, когда он читал о том, что Рубинштейн не может простить себе, что он живет хорошо, а где-то умирают дети, что ему больно от того, что не сыграл Шестую сонату Прокофьева, слезы душили отца. Он помолчал и тихо промолвил: "А скольким бы людям я еще мог помочь..."
Прежде чем рассказать о том, как отец умирал (а смерть - едва ли не самый высокий акт человеческого бытия), я должен сказать, что в последние (самые последние) годы его работы в театре он, наконец, ощутил понимание. Как я уже писал, еще в 1963 году, когда Игорь Горбачев был просто хорошим актером Александринки, он сказал Меркурьеву: "Василий Васильевич, вам надо сыграть кедринского Рембрандта!" Но какой же длинный путь вел к этой роли! Меркурьев тогда же прочитал пьесу, говорил о постановке с Варпаховским, просил Вивьена. Но Вивьен остался глух к этому душевному крику своего великого ученика - "не видел" он Меркурьева в героических и трагических ролях. И только через 15 лет мечта Горбачева и Меркурьева почти что осуществилась. Почти что...
