В XV - XVII вв. образы и мотивы античной, а затем и библейской мифологии являются арсеналом поэтической образности, источником сюжетов, своеобразным формализованным "языком" искусства. Как бы ни было велико расхождение между идейными установками авторов или их историко-бытовым материалом и первоначальным мифологическим смыслом, мифологический "смысл" не полностью "отклеивается", форма не может быть "чистой" формой, и традиционный сюжет, традиционная метафорика сохраняют подспудно на каких-то уровнях традиционную семантику. Вместе с тем именно в XVI - XVII вв. в рамках традиционного сюжета создаются нетрадиционные литературные типы огромной обобщающей силы, моделирующие не только социальные характеры своего времени, но некоторые общечеловеческие кардинальные типы поведения: Гамлет, Дон Кихот, Дон Жуан, Мизантроп и т. д., т. е. так называемые "вековые образы", которые сами стали своеобразными образцами (наподобие мифологических парадигм) для последующей литературы XVIII - XX вв. Сюжет в этих случаях оказался как бы низшим уровнем, над которым надстроилась система оригинальных характеров - явление в литературе относительно новое, так как в средние века именно сюжет оставался основным носителем художественных значений. Шекспировский "Гамлет" входит в разряд других "Гамлетов" - пьес о герое с этим именем, восходящих к сказанию Саксона Грамматика (имеются и другие средневековые сказания о хитроумном, умеющем притвориться мстителе - исландское о Бьярне, финское о Куллерво и т. д.), или в класс "трагедий мести" со всеми необходимыми аксессуарами и жанровой структурой трагедии. В понимании такой традиционности сюжетных и жанровых структур - рациональное зерно ритуально-мифологической критики. Вместе с тем хорошо известно, что драматическое действие в "Гамлете", развертывающееся по всем правилам трагедии, в какой-то мере заслоняется самим характером героя, его важной функцией становится иллюстрация этого характера, тем более что мысль Гамлета постоянно тормозит, отсрочивает его собственную драматическую активность. Шекспировский "Гамлет" оказывается одновременно принадлежащим к другому, новому типу произведений, преимущественно в жанре не трагедии, а романа, о героях, рефлектирующих перед лицом внеличных непреодолимых сил зла.
Также и Дон Кихот как "вековой образ" служит образцом для произведений XVIII - XIX вв., например для многочисленных чудаков в английском романе, но он имеет и свои архаические корни в образах разнообразных "мудрых безумцев" и даже сказочных "дурачков", делающих все невпопад; тем более это относится к Санчо Панса, который вместе с "плутами" испанского романа имеет чисто фольклорные истоки. Дон Кихот и Санчо Панса как своеобразный парный образ, построенный на контрасте, подобно некоторым другим таким же ренессансным парам (Моргайте - Маргутте, Пантагрюэль - Панург и т. п.), восходит в конечном счете к контрастным близнечным парам в архаических мифах. Но еще существеннее другое: сюжет рыцарского романа, хотя и пародируется Сервантесом, но тем не менее, а отчасти именно поэтому воспроизводится во всех основных моментах и даже характерных деталях, а вместе с сюжетом сохраняются и важнейшие черты структуры волшебной сказки, которая была одним из источников формирования средневекового романа, а затем сама испытала его влияние; о том, как волшебная сказка развивалась из мифа, мы уже писали.
В силу всего вышесказанного ясно, что отказ западноевропейской литературы, в основном в XVIII в., от традиционного сюжета, а затем и от "топики" имел принципиальное значение для демифологизации литературы. В XVIII и особенно в XIX в., отчасти и в XX в. утверждаются два новых типа отношения литературы к мифологии, в известном смысле соотносимые с реализмом и романтизмом. Первый тип - сознательный отказ от традиционного сюжета и "топики" ради окончательного перехода от средневекового "символизма" к "подражанию природе", к отражению действительности в адекватных жизненных формах; второй тип - попытки сознательного, совершенно неформального, нетрадиционного использования мифа (не его формы, а его "духа"), порой приобретающие характер самостоятельного поэтического мифотворчества.
Ранний и вместе с тем классический пример решительного сюжетного новотворчества - "Робинзон Крузо" Д. Дефо. Это - серьезная веха на пути демифологизации. В отличие от "Лузиад" Камоенса, воспевающего героику великих географических открытий с помощью мифологических мотивов и аксессуаров, близкая тема разрабатывается в "Робинзоне" на основе обращения к реальным дневникам путешественников и пиратов, с установкой на бытовой "реализм", на подробнейшее, лишенное всякой парадности описание трудовых будней героя вопреки исключительным условиям, в которых он находится.
Необходимо подчеркнуть, что сам по себе бытовизм не был уже новинкой во времена Дефо, но этот бытовизм, натуралистические "жанровые" сценки, во-первых, прекрасно уживались с традиционными сюжетными и жанровыми схемами, а во-вторых, находили себе место преимущественно в нижнем ярусе литературы - в комедии и в "комическом" или в плутовском романе; к традиции последнего, как известно, восходит "Молль Флендерс" самого Дефо. Что же касается "Робинзона", то здесь не только место действия беспредельно удалено от всякой житейски обыденной социальной обстановки, но и само действие в сущности героично, поскольку речь идет о мужественном покорении природы человеком; оно даже "космично", ибо на маленьком необитаемом островке Робинзон повторяет создание цивилизации, воспроизводит ее основные этапы - собирательство и охоту, скотоводство и земледелие, ремесло, - а когда на острове появляются другие люди, устанавливает определенный социальный порядок.
Пафос романа в том, что цивилизация оказывается плодом упорного, целеустремленного, разумного человеческого труда, причем человек достигает всего на пути поиска средств удовлетворения своих личных насущных потребностей; христианская религия (в форме пуританства) только предохраняет его от нарушения меры и способствует его гуманности. Подобная антропоцентрическая концепция (тем более что Робинзон представлен не возрожденческим "титаном", а идеальным "средним" англичанином) антимифологична по самому своему глубокому смыслу. Именно "Робинзон" открывает дорогу реалистическому роману XVIII - XIX вв. Впрочем, принципиально покончив с традиционным мифом и даже традиционным сюжетом, Дефо выдвигает в робинзонаде некую утопическую схему, которая сама является чем-то близким к мифотворчеству: хорошо известно, что матрос Селькирк прототип Робинзона - на самом деле одичал на необитаемом острове и что цивилизация является результатом общественного труда, противоречивого общественного и культурного развития, а не усилий отдельного индивида. Подобная подмена коллективного индивидуальным сродни как раз мифической персонификации. Когда Робинзон однажды сравнивает себя с древними титанами, жившими в пещерах, то такое сравнение более многозначительно, чем это разумел сам герой. Робинзон, создающий своими руками окружающий мир действительно (Уотт в этом прав - см. выше, прим. 107) напоминает мифологических "культурных героев", а вся его деятельность на острове структуру соответствующих мифов. Иными словами - робинзонада не только основана на ложных предпосылках и поэтому сравнима с мифом, она может быть метафорически названа новым "буржуазным мифом": она также мифична как повествовательная структура. Робинзонада - хороший пример несомненной парадоксальности и противоречивости самого процесса демифологизации.
К сказанному можно добавить, что приключения Робинзона, начиная с юности и до окончания его пребывания на необитаемом острове, являются своеобразными испытаниями, в ходе которых он мужает, освобождается от юношеского легкомыслия и пустых фантазий, научается разнообразным видам труда и глубоко осваивает, читая Библию и размышляя о жизни, сущность христианского вероучения и морали. Все это напоминает, с одной стороны, первобытные инициации, т. е. ритуализированный переход в категорию взрослых мужчин племени, а с другой - так называемый "роман воспитания", характерную жанровую разновидность повествовательной литературы нового времени. Более того, сам роман воспитания разрабатывает тему, в известной мере эквивалентную инициации, при всем кричащем различии ее воплощения (единообразный традиционный обряд или живое столкновение с действительностью своего времени, в процессе которого вырабатываются характер и мировоззрение).
