- Потому что "нормальная" американка - это миф!! "Нормальных" американок не бывает в принципе!!!
- Значит, - говорю, - "эта сучка из Харькова" лучше.
- С этой сучкой из Харькова я хоть два года по-человечески прожил, пока она не решила с моей дочерью поехать к своей маме во Флориду. - Неожиданно для меня в слове "Флорида" он делает ударение на первом слоге, и тут же в моем представлении изменилось лицо целого штата.
- Слушай, а как твой отец? - вдруг проявляет интерес Марик. Мне кажется это странным: между ними никогда не было взаимной симпатии. - Как ему без моря в Москве?
- Вот именно что - без моря, без "Литературного Азербайджана"...
- ... ну, о матери твоей я больше тебя знаю, - перебивает он.
- В каком смысле, - спрашиваю, а сам чувствую, как начинает гореть лицо: мне показалось, он потому лишь спросил об отце, чтобы потом переключиться на мать и сказать то, что сказал.
- Да так, пьяный разговор... не бери в голову.
- Что значит "пьяный разговор"?! Начал - говори.
- Подожди, у меня есть классная еврейская водка... кошерный продукт... цимес... - он попробовал встать, я поймал его за запястье, крепко сжал и потянул вниз. - У матери твоей... роман с Зауром-муаллимом. Уже давно.
Он не произнес еще этих слов, а я уже знал, что он скажет. Так бывает.
- Ты мне этого не говорил - я не слышал, - и отпускаю его руку.
- Что ж, если тебе так легче будет ...
- А тебе станет хуже от того, что мне будет легче?!
- Ты мне этого не говорил - я не слышал. - Он поднимается за водкой.
Уже когда в бутылке оставалось на донышке, и Марик переключился на свою жену, я забеспокоился, что начинаю очень быстро хмелеть, даже подумывал, как бы незаметно пропустить пару рюмок или пить, но оставлять половину, теперь же я совсем отрезвел, я был трезвее себя, пришедшего сюда, себя, приехавшего в этот город, я был трезв так, как не бывал, будучи абсолютно трезвым, правда, молниеносное отрезвление далось мне ценою страшной головной боли. А еще этот убийственный запах маринованного чеснока и краски!
Когда Марик вернулся с израильской водкой в руках - не хашимовские ли запасы он так бомбит? - я задал ему самый важный для меня теперь вопрос, вопрос вопросов.
- ...Он занимается тем, чем занимаются все манекены, - ответил мне Марик.
- А если серьезно? - я махнул стопку, не дожидаясь его: судя по лицу друга, беспрестанному похрюкиванию и поглядыванию на манекен, он, кажется, готовил для меня, неожиданно протрезвевшего, умный ветвистый тост.
Марик обиделся.
- А если серьезно, идем покажу. Идем, идем... - Он буркнул себе под нос что-то, разом перечеркнувшее его планы, и тоже прикончил стопарь в одиночку.
Мы снова в комнате с фотокартинами.
Темно. Марик включает свет, подсаживается к письменному столу и подзывает меня. Достает из конверта дискету, вставляет в дисковод...
Компьютер для меня - был и остается китайской грамотой. Бывало, в Москве придет Нина Верещагина ко мне на Патриаршие, откроет пафосно свой ноутбук, а я смотрю в электронный текст и не вижу ни зги, ни аза не понимаю; Нина возмущается, Нина злится, Нина обзывает меня Маугли, но я никак не могу себя пересилить. Теперь же мне казалось, что я ни на гран не отстаю от программиста из Детройта.
- Ну, вот, возьмем хотя бы относительно новый кредитный договор, - Марик разворачивает листы, чтобы мне было удобней читать, - предмет договора прост, ты сейчас сам все поймешь. Сейчас, сейчас...
Я читаю.
"Коммерческий банк МЮСТЭГИЛЛИК, в дальнейшем - БАНК, в лице..."
- Выходит, председатель совета директоров банка у нас Заур-муаллим?!
- Да, он у нас тут главный... мюстэгил[1].
[1] Независимый. Мюстэгиллик - независимость (азерб.).
"...действующий на основании устава с одной стороны, и ТОО "Экологическая продукция "Севинч"", именуемое в дальнейшем ЗАЕМЩИК, в лице..."
- А почему "Севинч"? Кто такая Севинч?
- Вторая жена Хашима. Фиктивный генеральный директор предприятия, как бы мой непосредственный начальник.
- Что это за мода такая здесь царит, называть магазины, фирмы, банки именами своих возлюбленных и жен?
- Азия-с, мой дорогой, Азия-с.
БАНК предоставляет ЗАЕМЩИКУ кредит в долларах США со взиманием 25 (двадцати пяти) процентов годовых на сумму..."
Когда я вижу, какую сумму берет в кредит этот самый ЗАЕМЩИК, я вдруг вспоминаю Людмилу, бедную-бедную Людмилу с ее китайскими фонариками московского производства; я вспоминаю свои самые голодные, самые черные дни в Москве, Нину, мою Нину, страшно богатую до этой минуты и враз обнищавшую после, я вспоминаю, и мне почему-то становится смешно.
Марик, конечно же, не понимает, над чем я покатываюсь со смеху, он думает, что я смеюсь над чем-то другим и тоже начинает смеяться.
- Ну и как тебе?!- он закуривает свой душистый сладковатый "Кэмел" и продолжает листать прилежное (на трех языках: русском, азербайджанском и английском) технико-экономическое обоснование. Вероятно, им самим и составленное или при его непосредственном участии.
Марик смеется: он не заметил, что я перестал поддерживать его смех, он пока еще в мониторе, он еще не повернулся, еще не взглянул на меня.
- Танин отец - важная персона в Москве, в минобороне, сечешь узор?.. Живет в высотке на Баррикадной...
- ... подъезд со стороны американского посольства, - добавляю я.
Его - словно током.
Теперь он уже не смеется. Жалкий стал. Смотрит в глаза...
- Значит, ты все-таки знаешь Таню. - Он от своей же сигареты закуривает новую.
Я никогда не думал, что он такой ревнивый!
Рассказываю ему, как больше двух лет назад Ирана приезжала в Москву оформлять визу (Марик качает головой, верит, что не вру, он даже хочет что-то сказать, но откладывает на потом), остановилась она у каких-то знакомых в высотке на Баррикадной, я подошел к подъезду со стороны американского посольства, чтобы забрать у нее посылку от мамы, для пущей убедительности не забываю и важную деталь - скрученная бечевка больно врезается в пальцы; рассказываю я и при каких таких обстоятельствах познакомился с Таней, как должен был передать "очень важные" документы Иране в Баку.
Он говорит отрывисто, клочковато, то ли не хочет мне многое открывать и сам себя на ходу редактирует, то ли уже порядком пьян, то ли и то и другое вместе.
Он рассказывает мне, как выглядит сам банк, какая обстановка там царит (псевдодомашняя), на какой машине ездит начальник кредитного отдела, а на какой первый секьюрити, бывший сотрудник ОМОНа, мастер спорта по стендовой стрельбе, - оказывается старший брат охранника из "Сааба", тоже бывшего омоновца, изгнанного оттуда за невиданный садизм.
- А крыша кто?
- Здесь? Сам Заур.
- А ты?.. Пребываешь в ранге компьютерного визиря?
- Это не я, Илья. Визирь тот, кто остался во дворе за нашим столом. Я... Он поворачивается вместе с креслом и показывает на стену с фотографиями, на свой фотографический дневник. - Вот это я, и это я, и это!.. По крайней мере... для тебя, Илья, друг мой, для тебя...
- Интересно, кому из вас двоих пришлют в подарок шелковый шнурок.
- Я сбегу раньше. С Таней... - он попридержал сползший с плеч свитер.
Голова болит невыносимо.
Он опять рассказывает мне о банковской деятельности и липовых фирмах, о частных домах и дачах, скорее уж виллах, где самый маленький балкон метров двадцать пять в длину, он рассказывает, как утилизируется оружие и как оно продается, например - в Югославию, он рассказывает это так, что я понимаю: как и я, он не поборол в себе дворовое чувство какой-то ущербности перед соседями с четвертого этажа, людьми СВЕРХУ, не смог.
Голова раскалывается, сил нет.
Как можно вообще без окон, хотя бы одно окно должно же быть.
Я отхожу прочь от стола с монитором и лампой, от чужой жучьей жизни. Ухожу в самый дальний угол комнаты к лжекальяну на подставке. Сажусь прямо на ковер. В Москве такое со мной тоже случается: забьешься в самый дальний угол, сядешь на пол и ждешь, пока не уйдет из тебя вот такая чужая жизнь. Пока не уйдет легче не станет.
