Тогда-то, может быть, и решил он поступать в медицинский на факультет душеведенья. Все, хватит массировать жирные ляжки, хватит поклоняться фасцинусу, мстить, лгать и подличать. К тому же учеба помогла бы ему забыть Д., забыть пока не поздно, снять обязательства и избавиться от ответственности и еще - от ее матери, в которую имел неосторожность влюбиться; вернуться на путь, с которого сошел. Но...

Но однажды Д. застает мать в спальне с Христофором. К тому времени у нее уже было подозрение, - правда, бедная и предположить-то не могла, что волчица, покушающаяся на ее счастье - собственная мать. Она застает их в спальне, а они не могут остановиться, они не могут остановиться, а эта дурочка стоит и смотрит.

"Стоит и смотрит" - было чуть ли не единственное место в моем рассказе, когда сам я почувствовал, увидел по смущенному лицу Ираны, что "пробил" ее. Кстати, и я тоже смутился, и я не смог на Арамыча взглянуть именно в этом месте, - и точно так же, как я сейчас понял - "пробил" Ирану, он тогда понял, что "пробил" меня.

Отчим узнает от соседа - того самого незадачливого Ромео - почему его падчерица убежала из дома.

Он выволок жену в сад и показал место, где очень скоро выроет ей могилу, на которую будут мочиться любимые волкодавы ее отца. Та только улыбнулась и сказала, что он никогда этого не сделает, потому что между ними много такого, чего никто не должен знать; погубив ее, он погубит свое будущее, себя. Замполит колонии верно истолковал намек на полноправное участие в предстоящем вскорости дележе наследства. Это раз. А во-вторых, что она - сама не видела, как он полапывал приемную дочь. Было это неправдой, но это могло бы быть, и оттого отчиму и замполиту стало еще обидней. С наигранным благородством (плоды которого вскорости могли пригодиться) вернув падчерицу домой, он потом всю ночь проколесил в поисках Христофора, чтобы поставить его на колени, как ставят уголовники, но так и не нашел. "Я прятался ночью в зарослях неподалеку от узенькой извилистой тропки, ведущей от Ботанического сада к Никитскому пляжу". После недолгих раздумий, прекрасно понимая, что Христофор может спутать все его планы, отчим Д. намекает лагерному авторитету, чтобы тот нашел для него настоящего профессионала на воле, а не какого-нибудь шакала.

До матери Д., благодаря старым связям и деньгам, доходит замысел мужа, как доходило до нее и раньше все или почти все, что он делал или намеревался сделать, она даже знает точно, кто исполнитель - "гастролер с Кавказа, абхазец". Она понимает, это - необъявленная война, самая серьезная из всех, что с определенной периодичностью возникали между ею и мужем. Она принимает ее и начинает спешно готовиться, считая самым уязвимым местом, отношения между дочерью - "не выдать ли ее поскорее замуж, ну хотя бы за того же соседа" - а не напуганным Христофором, который, в сущности, еще мальчишка, но это даже хорошо, она вылепит из массажиста, подающего надежды, то, что ей нужно.

Христофор бежит из городка, но через некоторое время возвращается, возвращается из-за матери, ему кажется, что она может стать заложницей сложившейся ситуации, ведь приезжал же замполит к нему домой, ведь бил же стекла в серванте и посуду. Он возвращается и - как раз к первому серьезному нервному срыву у Д.

Психиатрическая больница в Симферополе.

Вечер. Вестибюль. Полумрак.

Шумит дождь...

Мать девочки просит Христофора навсегда покинуть полуостров. Она уже знает - война проиграна: родственники, зарившиеся на наследство, - обо всем прознали, теперь у них несравнимо более выгодная позиция, особенно если они солидаризируются с обманутым мужем. Все, что может ее ожидать, - только потери, одни потери. Она уже знает - эта полоса потерь, начавшаяся со смерти отца, будет самой продолжительной в ее жизни.

..."Навсегданавсегданавсегда!!!" - срывается женщина. Испуганно вскакивает прикорнувшая дежурная. Христофор успокаивает женщину и просит у дежурной стакан воды. Он идет по мягкой, заглушающей его неверные шаги, ковровой дорожке, и думает, дождь - хорошая примета. Женщина успокаивается, теперь слова "навсегда-навсегда" быстро-быстро латают пропитанный больничным духом воздух у щеки и уха Христофора, у его губ. Он чувствует, как и сам уже почти на грани умопомрачения и, не находя выхода из сложившейся ситуации, - "а когда не находишь выхода, мир все меньше и меньше, и дышать все тяжелее и тяжелее", - остается еще на некоторое время с Д. и ее матерью.

Христофор ждет убийцу, - "сколько я стою, банку чифиря или все-таки три ампулы морфия?" - наивный. Он ждет его так, будто тот намеревался ему помочь выбраться из страшных пут, избежать наказания. Он ждет. День. Два. Три... Абхазец медлит; что-то не складывается. Пытка затягивается.

"...Оказалось, женщина просто "переписала" убийцу. Теперь ей необходимо было перемирие во что бы то ни стало и на любых мало-мальски выгодных условиях".

В одну из бессонных ночей, когда сознание Христофора ушло от него дальше обычного и находилось как раз между предельной усталостью и абсолютным безразличием с одной стороны и жалостью к покидаемому собственному телу "вещь не вещь, сущее не сущее, а как же грустно, как больно-то..." - с другой ему открывается, что все случившееся с ним - не что иное, как страшная месть деда, "хранителя очага с левитановским голосом".

На следующее утро Христофор бежит в Харьков к старой тетке, затем в Москву, затем... да где только не пожил за эти годы он, вот только в Крыму был один лишь раз, - мать хоронил, и больше никогда. Никогда.

"Ну вот, дорогой мой, теперь вы знаете, почему я выбрал эту профессию, почему именно телесно-ориентированная психотерапия, почему я сочетаю работу с телом и вербальный психоанализ, почему так часто ссылаюсь на Райха и Лоуэна"[1].

[1] Вильгельм Райх (1897-1957) - известный австрийский ученый-психоаналитик, одна из самых сложных и противоречивых фигур в истории психологии. Александр Лоуэн (1910 г.) - американский психиатр и психотерапевт, взяв у Райха основные понятия об энергетической основе психофизических процессов, создал новую систему психотерапии - биоэнергетический анализ.

Он налил коньяку себе и мне.

Я ждал завершения рассказа. Не этого. Настоящего, достойного магистра. Я ждал и не ошибся. Ждать пришлось половину от его сигареты. Если учесть, как он вытягивает из нее дым - немного.

"А знаете, что самое страшное во всей этой истории, нет, совсем не то... Деда - охотника и хранителя очага, я уже больше не боялся - после той самой достопамятной ночи, когда я впервые ВЫШЕЛ. Я низвел его месть, добравшись до самых ее глубин, - но и сам я изменился, разительно, мой дорогой, до последнего атома. Можно даже сказать, я уже был и не Я вовсе, а кто-то другой, но под тем же именем, потому, наверное, осуждения людей и их наговоры, угрозы, в конечном счете, меня мало интересовали. Кто они в массе своей? Навоз-хаос. Что знают они об очаге и их хранителях? Да, конечно, я прекрасно понимал, до чего довел свою невесту, это хрупкое нежное создание с тончайшей аурой, высыпавшее мне на ладонь охристую труху от коры иудиного дерева в последнее мое посещение больницы (тайное.) До чего довел ее мать своей местью: "...плевать на наследство, продадим дом, убежим, будем жить втроем в другом городе, никто не узнает, ты - ее муж, я - ее мать, кому какое дело..." Да, я знаю, ваш брат писака непременно довел бы рассказ до зрелищности последствий, они ведь для вас первичны. Заразили бы Д. туберкулезом (в те годы уже справились с этим недугом, но не настолько, как принято считать, поскольку жил в Крыму, могу засвидетельствовать), свели бы Д. с ума (разве не к тому все шло), заставили бы убийцу нажать на курок, раза два, как минимум, потому что мишеней по сюжету, как минимум, две. Описали бы мою встречу с Марией Иосифовной, уже не красавицей полькой, а старухой; и как случайно нашел отцовские очки... Так-то оно так, да вот только я не писатель, а психотерапевт, и для меня всегда будет первичен выбор. Нет у рассказа конца, нет и не может быть: он одолженный на один круг, перелицованный, напрокат взятый, надеванный, заношенный и затасканный, потому что мир прозрачен, порист, сквозист, а наше доречевое состояние надежно хранит свою тайну; вспомните обезьянку Курта, достававшую из солдатского котелка записочки с фатальным содержанием, вспомните набережную, людей в масках, меня, готовившего себе точно такую же у бабушкиного зеркала, - сколько усилий вместо того, чтобы...