- А, Танечка... - и вскрывает бандероль тем самым ножом для масла, которым Нана чуть не зарезала Наргиз.
Естественно, она долго возится.
Ее нетерпение передается и мне.
Всего-то навсего! А я думал...
Журнал. Свернутый в трубочку журнал.
На обложке "Пари Матч" пожилой модник (возможно - кинозвезда) и его молодая супруга улыбаются в обьектив. Оба в белом. Пара лебедей.
Ирана кладет журнал на колени. (Точно так, таким же движением, мальчишеским вначале и очень женственным в конце, положила сумочку на колени Татьяна, когда доставала бандероль. Я вспоминаю, что сам когда-то, того не желая и не замечая, занимал у Хашима все, что Нане нравилось в нем. Было такое в пору чердачной истории, когда Нана явно начала отдавать предпочтение Хашиму.) Она прошелестела страницами, еще хранившими форму бандероли. Выудила из середки красный, в золотую полоску по диагонали конверт.
Из Швейцарии, должно быть, догадываюсь я по конверту.
- Хочешь, журнальчик полистаем? - спрашивает меня Ирана.
Нана закуривает.
Я понимаю, что должен согласиться (хочу), но так, чтобы Нанке не было обидно, то есть как бы из вежливости (на самом деле, уловил в переливах ее голоса больше, чем предложение просто полистать журнал).
Нана часто и отрывисто затягивается сигаретой. Марго-хала ругает ее. Говорит, нельзя столько курить, говорит, вся квартира сигаретами уже пропахла. Но Нана курит и курит.
Ирана делает вид, что не замечает этого Наниного резонирования. Я тоже.
- О, Прост, Алан Прост! Гонщик номер один!!
- Джессика Ланж! - Подхватила мое настроение Ирана. - Скажи, классная! Я от нее без ума. - И переводит всю заметку с французского на русский, тем самым настораживая меня: она ведь не знает, что в Москве есть Нина со знанием английского и что Нине уже удалось закомлексовать меня по части языков. "Хороших писателей с одним только языком не бывает".
- Не знал, что ты так по-французски...
- ... я ж иняз кончала. Тебе нравится Азнавур?
Конечно, нравится.
В доказательство, вспомнив свою дворовую юность, я даже спел начало из "Люблю Париж в мае" я всегда пел эту песню на крыше нашего дома с придуманными, якобы французскими словами.
- Он ведь армянин. - Взглядом проверила меня.
- Что с того. - В нашем классе было четырнадцать национальностей, и что-то я не припомню, чтобы кому-нибудь тыкали в лицо - "ты, грузин, ты, армянин, ты, еврей". Нет, не было такого.
- И я тоже так думаю. - Лукаво прищурила глаза. - У меня наверху есть его последняя кассета. Там одна такая вещь! "Богема" называется. Принесу? Послушаем? - Подбросила на руке связку ключей от квартиры.
Я уже, как охотник в оптический прицел, взглянул на эту связку ключей, от квартиры СВЕРХУ.
Чай пить решили у Наны. На кухне.
Ирана поднялась к себе наверх за магнитофоном и "Богемой" (раздолбанная Рамином "мыльница" Иране не понравилась, мой кассетник, который я ввожу в действие почти каждого своего рассказа - тоже ее не вдохновил).
Вскоре она вернулась с большим цифровым магнитофоном, которому долго подыскивали место, пока все-таки не решили самовар поставить на табурет: "Рамин, осторожно не опрокинь!", а на стол - магнитофон.
Ирана сидит на табурете рядом с боташевским самоваром. Пьет чай. Иногда раскачивается в такт мелодии. Иногда подпевает Азнавуру - (мне кажется я уже когда-то слышал эту песню, только вот где?) - "Ла богема... Ла богема..." Все видно - смуглые крепкие бедра немного увеличены, придавленные весом туловища, но все равно, по ним не скажешь, что у нее двое детей. Несмотря на легкий наклон вперед, на животе - ни складки. Породистой, назвать ее я не могу: тяжеловаты щиколотки, коротковаты пальцы рук, тоже не длинных и полноватых, но она ухожена, как ухожены бывают богатые женщины, и эта ее ухоженность влечет, манит меня. А еще манит проникнуть в интимный мир ее и Хашима. Разгадать шифр двух сплетающихся тел. Быть может, он близок "Богеме" Азнавура, а может, весенней капели, хотя - какая капель в Баку. Скорее всего, он ближе коду дождя или сухому шороху осенней листвы в аллеях Губернаторского парка.
Воспользовавшись "Богемой" Азнавура, я рассказываю про свою. Естественно, то, что можно, то, что не будет шокировать тетушку Марго, Нану, тетю Фариду, не напугает маму и не повредит началу моих отношений с Ираной. В том, что они начались, - я уже не сомневаюсь. Поэтому надо быть предельно осторожным.
Ирана сидит, заправив носки плетеных ("античных") сандалий за железные, разболтанные ножки табурета, пьет чай из армуды-стакана, раскачивается в такт мелодии (бир, ики, уч... бир, ики, уч, беш) и слушает, слушает меня внимательно, и ноги у нее совсем не такие, какие были во сне, наверняка прошли уже не один сеанс лазерной эпиляции в элитном салоне красоты. А еще какие-то красные пятнышки на них, и не только на ногах - по всему телу, очень похожие на комариные укусы, но как будто в специально выбранных местах.
Пользуясь всеобщим интересом и вниманием ко мне, какое случается лишь в первые дни приезда (по собственному опыту знаю), я, попивая настоящий мехмери-чай с потрясающим вареньем из арбузных корок, неспешно описываю им мое богемное житье-бытье на Бронной. Живописую яркими красками. Воскрешаю померших старушек, родных сестер с разными отчествами, появляются голуби, которых научилась поднимать к нам на подоконники дочь соседки, появляется Людмила, вдруг решившая торговать фонариками, не забываю я и любовника ее, "психотэрапефта", экстрасенса и "прекрасного составителя гороскопов", толкнувшего мать-одиночку на этот сомнительный бизнес, муж моей кузины тоже фигурирует, он очень любит заходить на Малую Бронную (естественно - богема!) посидеть, потрепаться (причину-повод столь участившихся за последнее время набегов родственника умалчиваю: маме совершенно незачем знать, что таким образом покрываются потери из-за несвоевременного оплачивания жилья); когда опять возвращаюсь к событиям августа 91-го и дорассказываю то, что помешала мне рассказать Наргиз (снайперы на крышах близлежащих домов, трассеры в небе, "взглядовцы" на связи с площадью, женщины, которых отгоняли за линию обороны и никак не могли отогнать, мокрые деньги, которыми мы с отцом расплачивались в пельменной...), мама сказала: "Вечно твоему отцу неймется, ну пошел бы сам к Белому дому, чего с собою сына потащил!" Потом идут истории из жизни института, я перечисляю наши любимые кафе, пародирую теперь (в демократическую пору) совершенно нестрашных преподавателей, присуждаю высшую меру наказания (полное забвение) литературному истеблишменту и высокомерно объясняю, почему не могу расстаться с друзьями до двух-трех ночи (о Нинке ни слова) и вдруг!.. Ну, надо же, а... Как я сразу-то не догадался, эссе о Довлатове написал Сережка Нигматулин, его стиль, его тема, ну, может быть, Нинка чуть-чуть только подправила.
Я прерываюсь. У меня портится настроение. Все это замечают.
- Что-нибудь не так? - спрашивает мама.
- Да, забыл кое-что в Москве. Оставил...
Чувствую неподдельный интерес Ираны ко мне после слов "забыл кое-что", интерес, которого не смог добиться во все время своего рассказа.
Я остываю постепенно. Даже начинаю немного раздражаться теми почестями, которыми награждает меня мой дом, мои соседи. Ведь незаслуженные они. Да и игра моя в богемного, столичного малого, тоже - если честно - несовершенна.
Незадолго до своего развода я как-то рылся в коробке с документами и случайно обнаружил несколько неровно обрезанных с одного края фотографий, была на них запечатлена моя супруга, по счастливой ее улыбке, по тому, что остается, даже если обрезать фотографию, легко угадывалось, что благоверная моя позировала не одна, с кем-то. Я не удивился, и значения этому факту не придал: мало ли с кем могла сфотографироваться моя бывшая жена; но вот как-то в гостях у ее подруги, незадолго до развода, я увидел, так сказать, полные версии снимков. О, как было бы хорошо, если бы рядом стоял... не я. Но это был... я и, надо же, ведь тоже улыбался, и тоже, как ни странно, казался счастливым. Потом я долго вспоминал - как, когда и где, при каких обстоятельствах мы с ней сфотографировались? По какой такой причине казались оба счастливыми? И если бы не мой любимый свитер из верблюжьей шерсти, который я тогда недавно купил и который потом испортил Значительный, так бы и не вспомнил. Теперь - такое же чувство.
