книге они объединены в одну.

Итак, после прощания Ольги с бабушкой,которое было при

ведено выше в конце биографии Марии Ивановны:

"..... Я вышла во двор наш, взглянула на сад - он был прекр

асен в златосумрачном наряде своем, густой, вновь, разросши

йся после того, как в гражданскую его почти вырубили....

- Ольга! - вдруг окликнул меня отец.

Я с радостью обернулась на его зов. Он вбежал во дворик

в своем простеньком, поношенном пальто-реглане, похожем на

бабью юбку, в старом, пожалуй еще времен той войны, защитном

картузике - и по голубым веселым глазам его,по какому-то по

молодевшему голосу я поняла, что им как и мной,владеет то же

веселое чувство сопротивления почти неминуемой гибели...

- У бабки была? - быстро спросил он. - А, ну хорошо.Я вот

251

только что вырвался на минутку с приема. Ты погоди меня - я

скоро. До Шлиссельбургского вместе пойдем.....

Вышел отец, посерьезневший, с картузиком в руке.

- Достойно теща отходит,- сказал он негромко.- Вечная па

мять....- И, упрямо тряхнув головой, точно сбрасывая какую

то внезапно свалившуюся на нее тяжесть, сурово, с так понят

ным мне чувством вызова, улыбнулся и сказал:- Ну, пошли, де

вчонка....

И мы побежали с папой по Палевскому, по его древним де

ревянным мосткам,и оба, одержимые весельем сопротивления ги

бели, разговаривали бегло, телеграфно, почти невоспроизводи

мо. Покосившись на меня, отец спросил:

- Ну... комиссаришь?

- Вроде... Политорганизатор. И еще работаю на радио.В ра

зных отделах. В том числе и в контрпропоганде. И еще в "Окн

ах ТАСС".

Я говорила возможно небрежнее, но не в силах была сдер

жать, ни радости, ни гордости своей: ведь он все еще был для

меня ПАПОЙ/разр/, которого я побаивалась, а вот теперь я шла

с ним, участником двух тяжелейших войн,..... и вот я первый

раз в жизни шла с ним как равная, больше- как солдат рядом с

солдатом, и потому и выложила ему про все свои военные рабо

ты так много и так небрежно.

- Хотели еще в военную газету взять, но я отказалась - и

так еле справляюсь, - добавила я.

Папа фыркнул круглыми ноздрями и зашевелил бровями, что

означало высшую степень огорчения или досады.

- Н-да...Таких девчонок, как ты, берут в армию, а мне от

казали!

- В чем?

- Я в народное ополчение просился, - помолчав, сказал он

таким жалобным, виноватым, мальчишеским голосом, что вздыбл

енное мое сердце - и то замерло: я поняла, что мой папа, уч

астник двух войн, завидует мне!

- Ты просто ненормальный! - сказала я ему как можно суше.

- У тебя же возраст, сердце - куда тебе в ополчение?

- Вот-вот, - сварливо подтвердил он, - твои товарищи мне

так же сказали: доктор, ваше дело - отбирать в армию и в оп

олчение... Я военно-полевой хирург - что, я был бы лишним? А

твои товарищи - бюрократы! Да,да!

.....И вот сейчас он опять в чем-то обвинял меня, именно ме

ня, и завидовал мне, и просто роптал по нелепейшему поводу:

почему его, уже старика, не взяли в народное ополчение? Но и

зависть его и ропот дополняли ту отчаянную радость, ту неис

товую свободу и свет, которые все нарастали во мне.

Мы добежали до угла Палевского и Шлиссельбургского и

остановились....

- Ну, - сказал папа, - пока, девчонка! - И, помолчав сек

унду, спросил негромко:- Как Николай?

252

- Сначала, получив белый билет, очень горевал. Даром, что

отступление их рота прикрывала от самого Кингесеппа...Теперь

ничего, работает в ПВО. Пишет для военной газеты. И, знаешь

даже продолжает свою статью "Лермонтов и Маяковский".

- Не люблю я твоего Маяковского, - сказал папа. - Есенин

это да.

- Полюбишь, когда прочтешь Колину работу. А после войны

он сразу возмется за большую книгу: "Пять поэтов. Пушкин

Лермонтов- Некрасов- Блок- Маяковский". Это так здорово зад

умано у него, он уже столько набросков сделал! И даже сейч

ас, когда не дежурит....

- Вам надо уехать, - перебил меня отец, глядя в сторону.

Вам обязательно надо уехать. Любыми средствами.

- Но ведь ты-то не уезжаешь? Еще в ополчение просишься....

- Ну-ну-ну!- прикрикнул он сердито.- В древних книгах на

писано: "Горе тому, кто покинет осажденный город".

- Справедливо. Вот и мы...

- Он может не выдержать с его болезнью, - сказал папа по

чти сквозь зубы и тут же, тряхнув головой, почти весело вос

кликнул: - Заболтались! А нас дело ждет.Будь здорова, девчо

нка.

Он чуть толкнул меня в плечо, не поцеловал,не пожал ру

ки, не обнял и почти побежал направо, по Шлиссельбургскому,

не останавливаясь и не оглядываясь.

Это не было ни позой, ни насилием над собою, просто он,

как и я, знал, что мы не можем погибнуть. А я еще целое мгн

овение смотрела ему вслед, на его раздувающееся смешное па

льто, смотрела в глубь Невской заставы, где была папина фаб

рика и тети-Варин госпиталь...."

(О.Берггольц,"Дневные звезды",стр.256-363)

2.09.1941 г.

Началом последнего периода жизни Федора Христофоровича

можно смело назвать вызов его в органы НКВД, где ему в пря

мую предложили стать сексотом и стучать на работников фабри

ки ввиду, наверное вместо прежних, отбывших на фронт.

"Его вызвали и предложили стать "стукачем". Он с брезгл

ивостью отказался:- "Это не моя проффессия"Его стали пугать.

Он не испугался. Тогда негодяй (увы- не знаю его фамилии или

клички!) - обмакнул перо в тушь и перечеркнул его паспорт,

поставив на нем _39_-ю_статью_." (пересказ событий М.Ф.Берг

гольц со слов ее сестры Ольги Берггольц, которой о своем ви

зите в УНКВД по телефону сразу же сообщил ее отец)- "39 ста

тья - запрещение проживания в крупных городах".Ему приказали

срочно выехать из Ленинграда. Так мне рассказала мать в 1994

г. Но судя по дневниковой записи Ольги и по имеющимся сведе

ниям о массовой высылке людей с немецкими фамилиями подальше

от линии фронта. Дело могло быть и так:

253

Его возможно вызвали в райотдел и предложили ввиду нем

ецкой фамилии покинуть город в 24 часа, а условием оставле

ния выдвинули предложение стать сексотом.Дед отказался и так

далее.....затем он сразу бросился к Ольге

Из дневника Ольги Берггольц.

"2/1Х-41

Сегодня моего папу вызвали в управление НКВД в 12 час.

дня и предложили в шесть часов вечера выехать из Ленинграда.

Папа - военный хирург, верой и правдой отслужил Сов. власти

24 года, был в Красной Армии всю гражданскую,спас тысячи лю

дей, русский до мозга костей человек, по-настоящему любящий

Россию, несмотря на свою безобидную стариковскую воркотню.

Ничего решительно за ним нет и не может быть. Видимо, НКВД

просто не понравилась его фамилия - это без всякой иронии.

На старости лет человеку, честнейшим образом лечившему

народ, нужному для обороны человеку наплевали в морду и выг

оняют из города, где он родился, неизвестно куда.

Собственно говоря, отправляют на смерть."Покинуть Лени

нград!" Да как же его покинешь, когда он кругом обложен, ко

гда перерезаны все пути! Это значит, что старик и подобные

ему люди (а их, кажется, много - по его словам) - будут сид

еть в наших либо казармах, или их будут таскать в теплушках

около города под обстрелом, не защищая - нечем-с!

Я еще раз состарилась за этот день.

Мне мучительно стыдно глядеть на отца. За что, за что

его так? Это мы, мы во всем виноваты.

Сейчас - полное душевное отупение. Ходоренко обещал по

звонить Грушко (идиот нач.милиции), а потом мне - о результ