Однако она могла вырваться посредством пустой трансцендентности лишь в некий "мир" фантомов. Даже когда она начала "быть самой собой", она сперва могла осмелиться делать это, лишь полностью отображая реальность врача. Однако она могла это делать, поскольку, хотя его реальность (его желания для нее) по-прежнему была чужой, она не была для нее инородной: она совпадала с ее собственным аутентичным желанием быть собой.
"Я существовала лишь потому, что вы этого хотели, и я могла быть лишь тем, что вы хотели увидеть. Я чувствовала себя реальной лишь благодаря реакциям, которые могла вызывать в вас. Если бы я царапала вас, а вы бы этого не чувствовали, то я бы действительно была мертва.
Я могла быть хорошей, только если вы видели это во мне. Только тогда, когда я смотрела на себя вашими глазами, я могла видеть что-то хорошее. Иначе я видела себя лишь как умирающее с голоду, раздражающее всех отродье, которое все ненавидят, и я ненавидела себя за то, что я такая. Мне хотелось вырвать у себя желудок за то, что я так голодна".
В данной точке у нее нет подлинной автономии. Здесь можно увидеть весьма отчетливо, как у шизофреника чувство вины встает на пути к становлению самим собой. Простой акт достижения автономии и отделенности является для него актом, приписывающим ему нечто, что ему должным образом не принадлежит,- акт Прометеева высокомерия. В самом деле, мы помним, что наказание Прометея заключалось в том, что его внутренности клевал орел ("Мне хотелось вырвать у себя желудок за то, что я так голодна"), тогда как он был прикован к скале. В одной из версий мифа Прометей при этом отчасти теряет свою отдельную индивидуальность и сливается со скалой, к которой прикован. Не предпринимая попытки полного истолкования мифа, кажется, что скала и орел могут рассматриваться как два аспекта матери, к которой он прикован (скала "гранитная грудь отчаяния") и которой он поедается (орел). Пожирающий орел и внутренности, восстанавливающиеся лишь для того, чтобы вновь быть выклеванными, вместе представляют собой кошмарную инверсию нормального цикла питания.
Для шизофреника то, что он вспоминает кого-то, кто ему нравится, равнозначно тому, что он напоминает этого человека: быть похожим на некую личность равнозначно быть таким же, как этот человек, а следовательно, потерять индивидуальность. Поэтому ненавидеть и быть ненавидимым, по ощущениям, угрожает потерей индивидуальности меньше, чем любить и быть любимым.
Мы постулировали, что основополагающий раскол в шизоидной личности представляет собой расщепление, отделяющее "я" от тела:
"я"/(тело-мир)
Подобное разделение рассекает собственное бытие индивидуума надвое таким образом, что ощущения "Я" развоп-лощается, а тело становится центром системы ложного "я".
Полнота переживания разделена по линии раскола внутри бытия индивидуума "я"/тело.
Когда это является первичным расщеплением или когда оно существует наряду с дополнительным вертикальным расколом "я"/тело/мир, тело занимает особенно двусмысленное положение.
Два основных сегмента переживания можно выразить так:
здесь там
В дальнейшем они нормальным образом видоизменяются в:
внутри (Я)
снаружи (не-Я)
Шизоидное расщепление разрушает нормальное ощущение "я", развоплощая ощущение "Я". Таким образом, заронено зерно постоянного схождения, слияния или путаницы на границе между "здесь" и "там", "внутри" и "снаружи", поскольку тело не твердо ощущается как "Я" в противоположность "не-Я".
Только тогда, когда тело может быть таким образом отделено от других, все проблемы, затрагивающие связность/отделенность между отдельными целостными личностями можно начать разрабатывать обычным способом. Такому "Я" не нужно столь отчаянно оставаться закупоренным в своей защитной трансцендентности. Личность может походить на кого-то, не будучи этой другой личностью; чувства можно разделять, не смешивая и не сливая их с чувствами другого. Подобное разделение чувств может начаться лишь благодаря установлению четкого различия между "здесь-Я" и "там-не-Я". На данной стадии для шизофреника крайне важно подвергнуть проверке все тонкости и детали, лежащие на границе между "внутри" и "снаружи", и все, затрагивающее выражение и раскрытие того, что поистине принадлежит реальному "я". Таким путем "я" становится подлинно воплощенным "я".
"Первый раз, когда я заплакала, вы совершили ужасную ошибку -вытерли мне слезы платком. Вы и понятия не имели, как мне хотелось ощущать льющиеся по лицу слезы. На худой конец у меня были некоторые чувства, находившиеся снаружи. Если бы вы только смогли слизать слезы языком, я была бы совершенно счастлива. Тогда бы вы разделили мои чувства".
Джоан ссыпается множество раз на становление мертвой и желание быть мертвой. Пациент, говорит она, "действительно хочет быть мертвым и спрятанным там, где ничто не сможет его коснуться и вытащить оттуда".
Мы ссылались на желание быть мертвым, на желание к небытию как, вероятно, на самое опасное желание, которое можно проследить. У шизофреника два главных мотива складываются в одну силу, действующую в направлении состояния смерти-в-жизни. Прежде всего, существует первичное чувство вины из-за неимения права на жизнь, и следовательно, в основном только на мертвую жизнь. Во-вторых, это, возможно, самая крайняя защитная позиция, которую можно принять. Человек уже не боится быть раздавленным, поглощенным и сокрушенным реальностью и жизненностью (неважно, возникают ли они в других людях, во "внутренних" чувствах или эмоциях и т. п.), поскольку он уже мертв. Будучи мертвым, человек не может умереть и не может убить. Тревоги, сопутствующие фантастическому всесилию шизофреника, подтачиваются жизнью в условиях фантастического бессилия.
Джоан, поскольку она не могла быть не кем иным, как тем, чего хотели родители, и поскольку они хотели, чтобы она была мальчиком, могла быть лишь -ничем.
"Мной необходимо было управлять и давать мне понять, чего вы от меня хотите. Тогда я была бы уверена, что буду вам нужна. Со своими родителями я не могла быть мальчиком, а они никогда не проясняли, чего еще они от меня хотят, кроме этого. Поэтому я попыталась умереть, став кататоничкой".
Она излагает всю проблему очень кратко в следующем отрывке:
"Когда я была кататоничкой, я пыталась стать мертвой, серой и неподвижной. Я думала, что матери это понравится. Она могла бы носить меня повсюду, будто куклу.
Я ощущала себя так, словно сижу в бутылке. Я могла чувствовать, что все находится снаружи и не может меня коснуться.
Я должна была умереть, чтобы воздержаться от умирания. Я знаю, это звучит безумно, но как-то один парень очень сильно ранил мои чувства, и мне захотелось прыгнуть на рельсы перед поездом метро. Вместо этого я стала немного кататоничкой, так что ничего не чувствовала. (Полагаю, ты должна была умереть эмоционально, а не то твои чувства тебя бы убили.) Верно. Полагаю, я скорее бы убила себя, чем причинила бы кому-нибудь боль".
Существуют, конечно же, другие взгляды на приведенный выше материал и множество других его аспектов. Я преднамеренно сосредоточился в первую очередь на природе переживания Джоан ее истинною "я" и ее ложного "я" и надеялся показать, что такой взгляд, по-видимому, не искажает собственные свидетельства пациентки, да и истребует от нас отрицания "неподходящих" аспектов. В случае Джоан с нашей стороны была проведена минимальная реконструкция, поскольку она сама предоставила нам ясное заявление о феноменологии своего психоза, изложенное откровенным и простым языком. Однако, когда имеешь дело с пациентом, являюпгимся активным психотиком, приходится рисковать при переводе языка пациента на свой собственный, если не нужно делать доклад по-шизофренски. Такова наша проблема в следующем случае.
11. ПРИЗРАК ЗАБРОШЕННОГО САДА: ОЧЕРК О ХРОНИЧЕСКОЙ ШИЗОФРЕНИЧКЕ
...ибо Истина выше любого сочувствия.
МАКСИМ ГОРЬКИЙ
Джулия, когда я ее узнал, находилась в отделении психиатрической лечебницы с семнадцати лет, то есть уже девятый год. За это время она стала типичной "недоступной и ушедшей в себя" хронической шизофреничкой. Она галлюцинировала и предавалась позированию и стереотипным, причудливым и непостижимым действиям. В основном она молчала, а когда говорила, это был главным образом "разложившийся, шизофренский" язык. По небрежности ей был поставлен диагноз "гебефрения" и проведен инсулиновый курс, но улучшений не наблюдалось. И не было предпринято каких-то особых попыток вернуть ей душевное здоровье. Можно было не сомневаться, что, будучи предоставленной самой себе, она быстро придет в полный физический "упадок", но о ее внешнем облике заботилась мать, а также медсестры.
