У многих шизофреников расщепление "я"-тело остается основным. Однако, когда все разлетается в стороны от "центра", ни переживания "я", ни переживания тела не могут сохранить индивидуальность, целостность, связность или жизненность, а индивидуум становится низвергнутым в условия, конечный итог которых, как мы полагали, лучше всего можно описать как состояние "хаотичного небытия"*. В своей конечной форме подобное полное разъединение есть гипотетическое состояние, у которого нет вербальных эквивалентов. Однако мы чувствуем оправданным постулирование такого гипотетического условия. В своей самой предельной форме оно, вероятно, несовместимо с жизнью. Совершенно разложившийся, хронический кататоник-гебефреник предположительно является личностью, в которой этот процесс продолжался до самой предельной степени, из тех, кто остался биологически жизнеспособным.
Одним из величайших барьеров на пути познания шизофреника является его абсолютная непостижимость: странности, причуды, темноты во всем, что мы можем из него
воспринять. Тому есть множество причин. Даже когда пациент старается поведать нам -насколько он понимает ясность и откровенность -природу своих тревог и переживаний, структурированных радикально отличающимся от нашего способом, содержание речи с необходимостью трудно проследить. Более того, формальные элементы речи сами по себе упорядочены необычным образом, и эти формальные особенности, видимо, являются, по крайней мере в некоторой степени, отражением в языке альтернативного порядка его переживания -с трещинами там, где мы воспринимаем связность как саму собой разумеющуюся, и слиянием (путаницей) элементов, которые мы держим порознь.
* Самое лучшее описание любого подобного условия, которое я смог найти в литературе,- это "Пророческие книги" Вильяма Блейка. В греческих описаниях ада и у Данте тени или призраки, хотя и отчужденные от жизни, по-прежнему сохраняют свою внутреннюю связность. У Блейка же это не так. Образы его "Книг" подвергаются разделению в самих себе. Эти книги требуют длительного изучения, не для того чтобы пролить свет на психопатологию Блейка, а чтобы узнать у него то, что он каким-то образом понял очень интимно, оставаясь еще здоровым.
Однако эти непреодолимые трудности практически несомненно усиливаются, по крайней мере при первых встречах с пациентом, из-за его преднамеренного использования темнот и сложностей в качестве дымовой завесы, за которой он скрывается. Это создает ироничную ситуацию, состоящую в том, что шизофреник часто играет в психотика или притворяется, что это так. В сущности, как мы уже сказали, притворство и двусмысленности в большой мере используются шизофрениками. Причина в любом отдельном случае, вероятно, состоит в том, что такие приемы могут служить одновременно более чем одной цели. Самая очевидная заключается в том, что они сохраняют тайность, частность "я" от вторжения (поглощения, разрывания). Как выразил это один пациент, "я" чувствует себя раздавленным и искаженным даже при обмене репликами в обычном разговоре. Несмотря на стремление стать любимым за свое реальное "я", шизофреник страшится любви. Любая форма понимания угрожает всей его системе защиты. Его внешнее поведение - система защиты, аналогичная бесчисленным входам в подземные туннели, один из которых, как можно вообразить, соединяется с внутренней цитаделью, но они ведут в никуда или куда угодно, но только не туда. Шизофреник не собирается раскрываться случайному осмотру и освидетельствованию любого заигрывающего с ним прохожего. Если "я" не знают, оно -в безопасности. Оно находится в безопасности от проникающих замечаний, от удушения и поглощения любовью, а также и от разрушения ненавистью. Если шизофреник -инкогнито, его телом можно управлять и манипулировать, его можно ласкать, бить и вводить в нею инъекции, но "он", сторонний наблюдатель, неприкосновенен.
В то же самое время "я" стремится быть понятым; в действительности стремится к одной цельной личности, которая смогла бы принять его полное бытие, а делая это, просто "оставить его в покое". Но необходимо действовать с величайшей осторожностью и осмотрительностью. "Не пытайтесь,- как говорит Бинсвангер,- чересчур быстро подойти чересчур близко".
Джоан говорит: "Мы, шизофреники, говорим и делаем множество ерунды, которая несущественна, а потом смешиваем со всем этим существенные вещи, чтобы увидеть, достаточно ли внимателен врач, чтобы их увидеть и почувствовать".
Вариант такого метода смешения существенных вещей со "множеством ерунды, которая несущественна", был объяснен мне одним шизофреником. Он привел фактический пример. Во время первой встречи с психиатром он почувствовал к нему сильное презрение. Он боялся раскрыть это презрение, чтобы ему не сделали лейкотомию, однако отчаянно хотел его выразить. По ходу беседы он все больше и больше ощущал притворство, поскольку лишь выставлял ложный фасад, а психиатр, похоже, воспринимал это ложное представление совершенно серьезно. Он подумал, что психиатр все больше и больше кажется дураком. Психиатр спросил, слышит ли он голос. Пациент подумал: "Что за глупый вопрос?" - поскольку он слышал голос психиатра. Поэтому он ответил, что слышит, а на последующие расспросы, что голос - мужской. Очередной вопрос был таков: "Что говорит вам голос?" На что он ответил: "Ты - дурак". Играя в сумасшедшего, он таким образом придумал, как безнаказанно сказать то, что он думал о психиатре.
Большая часть шизофрении -просто бессмыслица, отвлекающие маневры, продолжительное торможение процесса, чтобы сбить опасных людей со следа, чтобы вызвать у других скуку и ощущение тщетности. Шизофреник часто делает дурака из самого себя и из врача. Он играет в сумасшедшего, чтобы любой ценой избежать возможной ответственности хотя бы за одну понятную мысль или намерение.
Джоан приводит другие примеры:
"Пациенты смеются и встают в позу, когда видят врача насквозь; он говорит, что поможет, но на самом деле не способен это сделать. Девушка встает в позу соблазнительницы, но это к тому же попытка отвлечь врача от всех функций ее таза. Пациенты стремятся сбить с толку и отвлечь его. Они стараются угодить врачу, но к тому же смутить его, чтобы он не смог вникнуть во что-нибудь существенное. Когда обнаруживаешь людей, которые действительно помогут, их не нужно отвлекать. Можно вести себя совершенно нормально: Я могу ощутить, правда ли врач не только хочет помочь, но к тому же и способен это сделать".
Это дает потрясающее подтверждение заявлению Юнга, что шизофреник перестает быть шизофреником, когда встречает кого-то, кто, по его ощущениям, его понимает. Когда это происходит, большая часть причуд, которые принимаются за "признаки "болезни"", просто испаряется.
"Встреча с вами вызвала у меня такое же чувство, как у путешественника, заблудившегося в краю, где никто не говорит на его языке. Хуже же всего то, что путешественник даже не знает, куда ему идти. Он чувствует себя полностью потерянным, беспомощным и одиноким. Потом вдруг он встречает чужестранца, говорящего по-английски. Даже если чужестранец не знает, куда ему идти, гораздо лучше ощущать, что способен разделять эту проблему с кем-то, дать ему понять, насколько тебе скверно. Если ты не одинок, ты больше не чувствуешь себя беспомощным. Каким-то образом это придает тебе жизненные силы и желание снова бороться.
Сумасшествие напоминает один из тех кошмаров, где пытаешься позвать на помощь, а изо рта не исходит ни звука. Или, если можешь позвать, никто не слышит или не понимает. Нельзя избавиться от этого кошмара, если кто-то не услышит тебя и не поможет тебе проснуться".
Главным средством объединения пациента, позволяющим осколкам сойтись и состыковаться, является любовь врача -любовь, признающая полное бытие пациента и принимающая его без всяких оговорок.
Однако это лишь порог, а не цель взаимоотношений с врачом. Пациент остается психотиком в смысле устойчивых расщеплений в его бытии, даже если наиболее навязчивые внешние "признаки" не столь очевидны.
