Взрослый не способен использовать как видимость, так и невидимость в качестве надежных защитных средств от другого, поскольку каждый способ не только имеет свои опасности, но и предлагает свою форму безопасности. Насколько запутанны поставленные вопросы, можно оценить, рассмотрев сложность даже простейших ситуаций раннего детства.
Для детей вполне привычно играть в "вижу-не вижу". Эта игра имеет несколько вариантов. В нее можно играть одному; перед зеркалом или в сговоре со взрослыми.
В подстрочном примечании к своему знаменитому описанию игры маленького мальчика с катушкой на нитке Фрейд [3] приводит один из вариантов этой игры. Стоит вспомнить весь отрывок, хотя я хочу обратить внимание лишь на примечание.
"Ребенок был не слишком развит интеллектуально, он говорил в свои полтора года только несколько понятных слов и произносил, кроме того, много полных значения звуков, которые были понятны окружающим. Он хорошо понимал родителей и единственную прислугу, и его хвалили за его "приличный" характер. Он не беспокоил родителей по ночам, честно соблюдал запрещение трогать некоторые вещи и ходить куда нельзя и прежде всего никогда не плакал, когда мать оставляла его на целые часы, хотя он и был нежно привязан к матери, которая не только сама кормила своего ребенка, но и без всякой посторонней помощи ухаживала за ним и нянчила его. Этот славный ребенок обнаружил беспокойную привычку забрасывать все маленькие предметы, которые к нему попадали, далеко от себя -в угол комнаты, под кровать и проч., так что разыскивание и собирание его игрушек представляло. немалую работу. При этом он произносил с выражением заинтересованности и удовлетворения громкое и продолжительное "о-о-о-о!", которое, по единогласному мнению матери и наблюдателя, было не просто междометием, но означало "прочь" (Port). Я наконец заметил, что это игра и что ребенок все свои игрушки употреблял только для того, чтобы играть ими, отбрасывая их прочь. Однажды я сделал наблюдение, которое укрепило это мое предположение. У ребенка была деревянная катушка, обвитая ниткой. Ему никогда не приходило в голову, например, тащить ее за собой по полу, то есть пытаться играть с ней как с тележкой, но он бросал ее с большой ловкостью, держа за нитку, за сетку своей кроватки, так что катушка исчезала за ней, и произносил при этом свое многозначительное "о-о-о-о!", затем снова вытаскивал катушку за нитку из-за кровати и встречал ее появление радостным "тут" (Da). Это была законченная игра, исчезновение и появление, из которой по большей части можно было наблюдать только первый акт, который сам по себе повторялся без устали в качестве игры, хотя большее удовольствие, безусловно, связывалось со вторым актом".
К своему описанию этой игры Фрейд добавляет вот такое существенное примечание:
"Это толкование было потом вполне подтверждено дальнейшим наблюдением. Когда однажды мать отсутствовала несколько часов, она была по своем возвращении встречена известием "Беби о-о-о", которое вначале осталось непонятым. Скоро обнаружилось, что ребенок во время этого долгого одиночества нашел для себя средство исчезать. Он открыл свое изображение в стоячем зеркале, спускавшемся почти до полу, и затем 'приседал на корточки, так что изображение в зеркале уходило "прочь"".
Таким образом, этот маленький мальчик не только играл в исчезновение своей матери, но играл также и в свое исчезновение. Фрейд предполагает, что обе игры должны пониматься как попытки справиться с тревогой из-за опасной ситуации путем повторения ее снова и снова в игре.
Если это так, страх стать невидимым, исчезнуть тесно связан со страхом исчезновения матери. По-видимому, потеря матери в определенном возрасте страшит индивидуума потерей своего "я". Однако мать -не просто вещь, которую ребенок видит, но личность, которая видит ребенка. Поэтому мы предполагаем, что необходимым компонентом в развитии "я" является переживание себя как личности под любящим оком матери. Обычный ребенок почти постоянно живет под взором старших. Но быть видимым -просто один из бесчисленных способов, которым полному бытию ребенка уделяется внимание. О нем заботятся, упоминая его, лаская, укачивая, обнимая, подбрасывая в воздух, купая,-его телом управляют так, как не будет больше никогда в жизни. Некоторые матери могут распознать и ответить на "ментальные" процессы ребенка, но не могут соответственно воспринять его конкретную телесную актуальность, и наоборот. Возможно, что со стороны матери неумение отвечать на тот или иной аспект бытия ребенка будет иметь важные последствия.
Дальнейшее рассмотрение того, чего этот мальчик достиг своей игрой, намекает на то, что он стал способен, как допустил Фрейд, делать самого себя исчезнувшим, будучи не способным видеть свое отражение в зеркале. Так сказать, если он не видел себя там, то он сам "ушел прочь"; таким образом, он делал некое шизоидное предположение с помощью зеркала, посредством которого существовало два "его" - один т а м, а другой здесь. Так сказать, преодолевая или пытаясь преодолеть потерю или отсутствие реального другого, в чьих глазах он жил, двигался и обладал бытием, он становится еще одной личностью для самого себя, которая могла бы смотреть на него из зеркала.
Впрочем, хотя "личность", которую о н видел в зеркале, не была ни его собственным "я", ни другой личностью, а лишь отражением его собственной личности, когда он не мог больше видеть тот, другой, отраженный образ своей собственной личности в зеркале, он сам исчезал, вероятно, потому что ощущал, что он исчезал, когда больше не мог ощущать, что находится под внимательным взглядом или в присутствии матери. Возникает ли угроза от реального другого из-за непредвиденного обстоятельства, что другой может в любое время уйти, умереть или не ответить взаимностью; представляет ли другой более непосредственно угрозу в форме разрывания или проникновения -шизоидная личность ищет по образу бытия мальчика для себя зеркала, чтоб превратить свое "я", квазидуальность со всеобщим единством, в два "я", то есть в действительную дуальность. У этого маленького мальчика с двумя "я" его собственное действительное "я" вне зеркала было тем, которое можно было вообразить и с превеликой легкостью отождествить с матерью. Такое отождествление "я" с фантазией личности, которая его видит, может решительно содействовать характерным чертам наблюдающего "я". Как утверждалось выше, такое наблюдающее "я" часто убивает и иссушает все, что находится под его взором. У индивидуума теперь есть преследующий его наблюдатель в самой сердцевине его бытия. Возможно, что ребенок становится одержим чуждым и разрушительным присутствием наблюдателя, который превратился в плохого в его отсутствие, заняв место наблюдающего "я" - самого мальчика вне зеркала. Если такое происходит, он сохраняет осознание самого себя как объекта в глазах другого, наблюдая за собой как за другим: он отдает другому свои глаза для того, чтобы он мог продолжать быть увиденным;
тогда он становится объектом в своих собственных глазах. Но часть его самого, смотрящая в него и видящая его, развила преследовательские черты, которыми, по его ощущениям, обладает реальная личность вне его.
У игры с зеркалом могут быть своеобразные варианты. Болезнь у одного человека началась совершенно явно, когда он взглянул в зеркало и увидел там кого-то другого (по сути, свое собственное отражение)-"его". "Он" должен был стать его преследователем в параноидальном психозе. "Он" был подстрекателем заговора с целью его убить (то есть пациента), а он (пациент) должен был "стрелять в "него"" (в свое отчужденное "я").
В игре маленький мальчик, находясь в положении личности, воспринимающей его, то есть матери, в некотором смысле убивал себя магическим образом: он убивал зеркальное изображение самого себя. У нас будет позднее повод вернуться к такому своеобразному положению дел при исследовании шизофрении. То, что он заставлял самого себя исчезать и вновь возвращаться, должно было иметь значение, сходное со значением другой его игры,- заставлять мать (символически) исчезать и вновь появляться. Однако в таком варианте игра имеет смысл, только если мы сможем поверить, что для него возникает опасная ситуация не только тогда, когда он не способен видеть мать, но также и тогда, когда он не ощущает, что она видит его. На такой стадии esse percipi не только в отношении других, но также и в отношении "я".
