МАЯКОВСКИЙ Владимир Владимирович (1893-1930) - советский поэт. Маяковский начинал как яркий представитель русского футуризма, а в конце жизни превратился в певца строительства коммунизма. Он хотел "быть в струе", но пик его популярности давно миновал. На его вечерах стали зевать, а то и посвистывать. Анатолий Мариенгоф рассказывает об одном из последних публичных выступлений поэта перед студентами-экономистами. "Маяковский закинул голову: - А вот, товарищи, вы всю жизнь охать будете: "При нас-де жил гениальный поэт Маяковский, а мы, бедные, никогда не слышали, как он свои замечательные стихи читал". И мне, товарищи, стало очень вас жаль... Кто-то крикнул: - Напрасно! Мы не собираемся охать. Зал истово захохотал... - Мне что-то разговаривать с вами больше не хочется. Буду сегодня только стихи читать... И стал хрипло читать: Уважаемые товарищи потомки! Роясь в сегодняшнем окаменевшем говне, Наших дней изучая потемки, вы, возможно, спросите и обо мне... - Правильно! В этом случае обязательно спросим! - кинул реплику другой голос... Маяковский славился остротой и находчивостью в полемике. Но тут, казалось, ему не захотелось быть находчивым и острым. Еще больше нахмуря брови, он продолжал: Профессор, снимите очки-велосипед! Я сам расскажу о времени и о себе. Я, ассенизатор и водовоз... - Правильно! Ассенизатор! Маяковский выпятил грудь, боево, по старой привычке, засунул руки в карманы, но читать стал суше, монотонней, быстрей. В рядах переговаривались. Кто-то похрапывал, притворяясь спящим. А когда Маяковский произнес: "Умри, мой стих..." -толстощекий студент с бородкой нагло гаркнул: - Уже подох! Подох! Творческий кризис, отторжение от читателей стало одной из причин, толкнувших Маяковского к самоубийству. Другой равнозначной причиной, по мнению биографов, была неустроенность личной жизни. 12 апреля 1930 г., за два дня до смерти, он написал прощальное письмо: "Всем в том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите - это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля*, люби меня. Товарищ правительство, моя семья - это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь - спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся. Как говорят "инцидент исперчен", любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид. Счастливо оставаться. Владимир Маяковский 12/IV-30 г. Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным. Сериозно - ничего не поделаешь. Привет. Ермилову скажите, что жаль - снял лозунг, надо бы доругаться. В.М. В столе у меня 2000 рублей - внесите в налог. Остальное получите с Гиза. В.М." Маяковский, написав это письмо, два дня еще оттягивал роковой поступок. Накануне дня смерти он посетил вечеринку у Валентина Катаева, где встретился с Вероникой Полонской. "Обычная московская вечеринка. Сидели в столовой. Чай, печенье. Бутылки три рислинга..." Маяковский, по воспоминаниям Катаева, был совсем не такой, как всегда, не эстрадный, не главарь. Притихший. Милый. Домашний. Его пытались вызвать на борьбу остроумия молодые актеры Борис Ливанов и Яншин, но Маяковский отмалчивался. "Память моя, - пишет Катаев, - почти ничего не сохранила из важнейших подробностей этого вечера, кроме большой руки Маяковского, его нервно движущихся пальцев - они были все время у меня перед глазами, сбоку, рядом, - которые машинально погружались в медвежью шкуру и драли ее, скубали, вырывая пучки сухих бурых волос, в то время как глаза были устремлены через стол на Нору Полонскую - самое последнее его увлечение, совсем молоденькую, прелестную, белокурую, с ямочками на розовых щеках, в вязаной тесной кофточке с короткими рукавчиками, что придавало ей вид скорее юной спортсменки..., чем артистки Художественного театра вспомогательного состава... С немного испуганной улыбкой она писала на картонках, выломанных из конфетной коробки, ответы на записки Маяковского, которые он жестом игрока в рулетку время от времени бросал ей через стол... Картонные квадратики летали через стол над миской с варениками туда и обратно. Наконец конфетная коробка была уничтожена. Тогда Маяковский и Нора ушли в мою комнату. Отрывая клочки бумаги от чего попало, они продолжали стремительную переписку, похожую на смертельную молчаливую дуэль. Он требовал. Она не соглашалась. Она требовала - он не соглашался. Вечная любовная дуэль. Впервые я видел влюбленного Маяковского. Влюбленного явно, открыто, страстно. Во всяком случае, тогда мне казалось, что он влюблен. А может быть, он был просто болен и уже не владел своим сознанием.... С вечеринки расходились в третьем часу ночи. Надевая пальто, Маяковский хрипло кашлял. - А вы куда? - спросил Катаев почти с испугом. - Домой, - ответил Маяковский. - Вы совсем больны. У вас жар! Останьтесь, умоляю. Я устрою вас на диване. - Не помещусь. - Отрублю вам ноги, - попытался сострить Катаев. - И укроете меня энциклопедическим словарем "Просвещение", а под голову положите юбилейный прибор вашего дяди - земца?.. Нет! Пойду лучше домой. На Гендриков. - Кланяйтесь Брикам, - сказал тогда Катаев. - Попросите, чтобы Лиля Юрьевна заварила вам малины. Нахмурившись, Маяковский ответил, что Брики в Лондоне. - Что же вы один будете там делать? - Искать котлеты. Пошарю в кухне. Мне там всегда оставляет котлеты наша рабыня. Люблю ночью холодные котлеты. Катаев пишет, что в этот момент он почувствовал, как одиноко и плохо Маяковскому. Прощаясь, продолжает Катаев, Маяковский "поцеловал меня громадными губами оратора, плохо приспособленными для поцелуев, и сказал, впервые обращаясь ко мне на "ты" -что показалось мне пугающе-странным, так как он никогда не был со мной на "ты": - Не грусти. До свиданья, старик.

По воспоминаниям Полонской, Маяковский был в тот вечер груб, несдержан, откровенно ревнив. Ночью, проводив Яншина и Полонскую до Каланчевки, Маяковский отправился в Гендриков переулок. До утра он не спал, а утром на заказанной машине в половине девятого заехал за Полонской, чтобы отвезти ее на репетицию в театр. По дороге он начал говорить о смерти, на что Полонская просила его оставить эти мысли. По ее словам, поэт ответил: "...Глупости я бросил. Я понял, что не смогу этого сделать из-за матери. А больше до меня никому нет дела". До театра заехали в комнату Маяковского на Лубянке. Началось очередное "выяснение отношений". Маяковский нервничал, требовал ясно и определенно ответить на все его вопросы, чтобы решить все раз и навсегда. Когда Полонская напомнила, что опаздывает на репетицию, Маяковский взорвался. - Опять этот театр! Я ненавижу его, брось его к чертям! Я не могу так больше, я не пущу тебя на репетицию и вообще не выпущу из этой комнаты! "Владимир Владимирович, - вспоминает о дальнейшем Полонская, - быстро заходил по комнате. Почти бегал. Требовал, чтоб я с этой же минуты осталась с ним здесь, в этой комнате. Ждать квартиры нелепость, говорил он. Я должна бросить театр немедленно же. Сегодня же на репетицию мне идти не нужно. Он сам зайдет в театр и скажет, что я больше не приду. ...Я ответила, что люблю его, буду с ним, но не могу остаться здесь сейчас. Я по-человечески люблю и уважаю мужа и не могу поступить с ним так. И театра я не брошу и никогда не смогла бы бросить... Вот и на репетицию я должна и обязана пойти, и я пойду на репетицию, потом домой, скажу все... и вечером перееду к нему совсем. Владимир Владимирович был не согласен с этим. Он продолжал настаивать на том, чтобы все было немедленно или совсем ничего не надо. Еще раз я ответила, что не могу так... Я сказала: "Что же вы не проводите меня даже?" Он подошел ко мне, поцеловал и сказал совершенно спокойно и очень ласково: "Нет, девочка, иди одна... Будь за меня спокойна..." Улыбнулся и добавил: "Я позвоню. У тебя есть деньги на такси?" "Нет". Он дал мне 20 рублей. "Так ты позвонишь?" "Да, да". Я вышла, прошла несколько шагов до парадной двери. Раздался выстрел. У меня подкосились ноги, я закричала и металась по коридору. Не могла заставить себя войти. Мне казалось, что прошло очень много времени, пока я решилась войти. Но, очевидно, я вошла через мгновенье: в комнате еще стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди его было крошечное кровавое пятнышко. Я помню, что бросилась к нему и только повторяла бесконечно: - Что вы сделали? Что вы сделали? Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и все силился приподнять голову. Казалось, он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые... Набежал народ. Кто-то звонил, кто-то мне сказал: - Бегите встречать карету скорой помощи! Маяковский выстрелил в себя в 10.15 утра. В 10.16 станция скорой помощи приняла вызов, в 10.17 машина с медиками выехала. Когда Полонская спустилась во двор, машина уже подъезжала. Но врачи уже могли только констатировать летальный исход. Следователь Сырцов, начавший расследование смерти поэта, в тот же день заявил для печати, что самоубийство Маяковского произошло по "причинам сугубо личного порядка, не имеющим ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта" В 1990 г., по возникшей моде пересматривать известные смерти, ведущий телепрограммы "До и после полуночи" Владимир Молчанов представил в эфире сюжет, поставивший под сомнение классическую версию гибели Маяковского. Была показана фотография погибшего поэта, где кровь расплылась по рубашке над сердцем, а справа на груди то ли сгустилась тень, то ли отпечаталось какое-то пятно. Именно из-за этого пятна Молчанов предположил, что мог быть и другой выстрел, оставивший рану в области правого виска, из которой на рубашку пролилась кровь. К тому же, как указала соседка Маяковского М.С.Татарийская, у поэта было два револьвера... Со статьей-опровержением новой версии в "Литературной газете" выступил В.Радзишевский. В частности, он писал: "Скучно повторять, что раны в правом виске не было. Иначе ее непременно увидели бы Н.Ф.Денисовский и А.Ф.Губанова; скульпторы К.Л.Луц-кий и С.Д.Меркуров, снимавшие посмертные маски; профессора из Института мозга, бравшие мозг поэта на исследование; медики, бальзамировавшие тело под руководством профессора Остроумова; эксперты, проводившие вскрытие; наконец, художники, рисовавшие Маяковского в гробу. Современники Маяковского по-разному оценивали смерть поэта. Одни относили это к фантастической случайности, другие указывали на строки его стихов, намекавшие на подобный исход, а Л.Ю.Брик написала, что причиной ухода Маяковского из жизни была "своего рода мания самоубийства и боязнь старости". * Обращение к Лиле Брик.