- Прекрасно, что вы зашли, - Дымов вскочил от рояля. - Я нашел... Вчера я нашел основную тему, я нашел ее, поймал! Я не вставал сутки, я... Впрочем, к чему слова! Слушайте! Слушайте!

Упокоев впитывал гипнотически скорбную мелодию. Это был он, его реквием. Внутри у Упокоева все оборвалось. В том самом болезненном месте, где все агрессивнее брала свое смертельная опухоль, образовался космический вакуум, и теперь Упокоев летел сквозь звездные миры на волнах божественной музыки. Страшный суд, грозный Бог, карающий грешников, благоговейный ужас представших пред Ним - все это воплощалось в музыке и не могло более пугать Упокоева, реквием молил за Упокоева, и нельзя было отвергнуть эту молитву, исходящую из высших сфер. Он уходил в великое небытие, и небытие открывало ему свои объятия, превращаясь в вечную жизнь, пропуском в которую был отныне его Реквием.

- Вам нравится? - лихорадочно спросил Дымов, оторвав руки от клавиш.

Упокоев очнулся, обалдело повел головой.

- Гениально! - выдохнул он. - Вот это и есть мой реквием.

Это был, возможно, лучший день в его жизни. Место для могилы было выбрано превосходно, на краю аллеи, под прекрасным раскидистым дубом. Великолепные соседи: актриса, писатель, профессор энтомологии. Упокоев присел на скамеечку у ног профессора, достал нотные листы, исписанные бисерным почерком. Он мог бы уже не глядеть в них, он помнил наизусть. У Дымова он забрал готовую часть своего реквиема, оставив взамен ксерокопию. Теперь они были неразделимы - он и его Реквием.

Покидая кладбище, он шагал по лужам, не разбирая пути. Шофер вел глубокий черный лимузин чуть сзади и изредка коротко сигналил, призывая хозяина вернуться в теплую и сухую утробу. Упокоев не слышал гудков, слух его был переполнен гениальными звуками.

Он пришел в себя недалеко от знакомого дома. Дома Старика. Получалось, ноги сами принесли сюда. Стало быть, попрощаемся сегодня, после можно и не успеть, решил Упокоев.

Упокоев давно не был у Старика. После того как вторгся в его коллекцию и забрал самый необычный экспонат, живой экспонат в виде девушки... С тех пор Старик тихо угасал, иногда внося изменения в завещание и беседуя с друзьями о том, как они выпьют на его поминках. Он, в отличие от Упокоева, умирал публично. Когда его туберкулез вошел в зрелый возраст, Старик уклонился от схватки за жизнь, которая все равно была кончена. Теперь ему оставались последние недели. По всему выходило, что в этом марафоне он Упокоева обошел. Их соперничество продолжалось почти десять лет. Сначала они схватились за одну этрусскую вазу, каких не бывает в природе, и Старик, матерый волк, отделал тогда Упокоева как щенка. Но Упокоев быстро встал вровень со Стариком, теперь оба они были крупнейшими в городе коллекционерами. Им неоднократно приходилось сталкиваться в борьбе за лакомые шедевры, и борьба эта стала чем-то вроде жестокого спорта.

Была удивительна коллекция Старика, и сам он был уникален. Старик обладал болезненным чувством прекрасного. Он переживал прекрасное настолько глубоко и полно, что его начинало трясти в истерике. Он мог зайтись в сердечном приступе, мог рухнуть в обморок, если перед ним оказывался новый неведомый шедевр. Он был универсальным индикатором, созданным самой природой, и коллекционеры много лет проверяли на нем истинную ценность своих приобретений. Они понимали, что таким изысканным способом укорачивают жизнь Старика, но не могли отказать себе в столь идеальной экспертизе. Свою легендарную коллекцию он мало кому показывал. Но однажды его коллекцию пополнил экземпляр, который Старик не мог и не хотел утаивать. Это была не картина, не скульптура, не фарфоровая статуэтка. Это была девушка, где-то разысканная Стариком студентка, над которой он долго и бережно пигмалионолил, сотворив в результате истинную светскую диву. Она сводила всех с ума, но оставалась верна Старику. "Она совершенна, Старику нельзя все время находится рядом с таким шедевром, это забирает его здоровье", сострил Упокоев, впервые увидав ее на каком-то приеме. Ночью она снилась ему, Старик цепко держал ее и говорил: "Не трогайте руками!" На другой день Упокоев сказал себе, что должен ее получить. Нельзя было уклониться от такой схватки. Он положил на это много времени, денег и сил, но своего добился, экземпляр стал принадлежать ему. Когда девушка наскучила Упокоеву, он отправил ее в Америку в модельную школу. Старик так и не оправился от этого удара.

Делая последние шаги к подъезду Старика, Упокоев окончательно понял, что не сможет себе отказать. Конечно, все должно было быть в тайне, никто не должен знать о реквиеме до того часа, когда его звуки грянут на кладбище. И даже музыканты будут репетировать за городом, по условию контракта они будут изолированы на это время. Никто не должен знать, но соблазн так велик... К тому же Старик уже полутруп. Но при этом все еще идеальный индикатор. Этим невозможно не воспользоваться. Как это будет называться - добить?

- Посмотри, приобрел по случаю старую нотную рукопись. Ты ведь читаешь ноты... Глянь - по-моему, занятное сочинение. - Упокоев старался ронять слова небрежно.

Старик пристроил очки, погрузился в ноты. Лицо его было бесстрастно. Упокоев сцепил пальцы, все трудней было быть безразличным. Что происходит то есть почему ничего не происходит? Но, может быть, дар покинул это тело раньше души? Или дело в реквиеме?

И тут Старик завалился на бок.

- Где ты это взял? - захрипел он, получив таблетку под язык и разминая сердечную мышцу. - Это неповторимая музыка. Где ты его взял, этот реквием, где остальные части?

- Говорю же, случайная покупка, - улыбнулся Упокоев. - Должно быть, незаконченный опус. Не завидуй. Знаешь, давай забудем о нашем соперничестве, все это было так мелко... Столько усилий, положенных зря.

- Забудь, все забудь. Тебе уже надо подумать о вечном... - повторил Упокоев уже на пороге, последний раз вдыхая знакомые запахи этой квартиры.

- Я подумаю, - ответил Старик, вглядываясь в Упокоева. - Я подумаю.

Следующие недели у Упокоева было много хлопот. Он совершенно не уставал, завершая земные дела, то и дело он слушал внутри себя свой реквием. Большая его часть уже была готова, и, по мере того как жизнь уходила из Упокоева, пустоты заполнялись этой музыкой. Телефонный звонок разбудил его, когда там, внутри, звучала Lacrymosa. Светлая вера и надежда озаряли эту волшебную мелодию слез, и Упокоев сквозь сон удивился, почему плач скрипки перебивается вдруг таким странным образом, этим мерным настойчивым звуком, слишком земным, чтобы звучать в его реквиеме. Он взял трубку - совершенно пьяный голос Дымова потребовал Упокоева для срочного разговора. "Я прошу вас, милостивый государь, незамедлительно быть у меня", - сказал этот голос.

Дымов говорил немыслимое, расхаживая по своей комнате, снова вдруг ставшей грязной.

- Я требую, милостивый государь, чтобы в титрах вашего фильма... или где вы там собираетесь исполнять мой реквием, стояла моя фамилия! Да-да, моя фамилия! Вы платите мне неплохой гонорар, вы вольны исполнять, где хотите, но вы не можете отнять у моей музыки имя, я не могу отдать ее вам!

- Неплохой гонорар? - Упокоев удивленно приподнял брови. - Я плачу вам столько, сколько вы не получили за всю свою жизнь. У нас договор: реквием мой и только мой. Во всех смыслах... Вы не имеете к нему никакого отношения, Дымов.

- Что вы все со мной делаете? - закричал композитор. - Ведь это труд моей жизни! Когда-то ради этой чертовой музыки я ушел из дома, бросил своих детей - все из-за того, что был уверен в важности своей миссии. Теперь моя дочь умерла от передозировки, все что у меня осталось - мой сын, и его грозят убить из-за этих чертовых денег. Если б не деньги, разве б я согласился! Я уже предал своих детей, а теперь вы требуете, чтобы я предал свой реквием!

- Дымов, благодаря мне вы вернулись к музыке. Вы сможете теперь писать, вы реализуете свой талант...

- Ничего я не смогу больше написать, ничего! Я выложился в этом реквиеме, мне больше не подняться на такое! Я не могу отдать его вам!