Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Можно только догадываться, как нас лепят эти ближайшие пространства. Длина коридора, высота ступенек, структура повседневного ландшафта. А за окнами, как я уже сказал, начинался парк культуры (сад Кирова, где в один прекрасный день памятник Кирову меняли на памятник Ленину, я помню, что это было, а когда это было, вспомнить вряд ли смогу) с аттракционами (их было два выводка - детский и взрослый), со стекляшкой (закусочная, именовавшаяся "ветерок" - такое, Мартина, имя между собственным и нарицательным, целый класс строений из стекла именовался ветерками, а какие-то из них могли иметь конкретно такое название), с летним кинотеатром (его потом разобрали, но прежде чем это было сделано, он долго стоял-разрушался, и я любил прохаживаться в его удивительной утробе: большие просторы гниющего дерева, такой остов старого корабля), с читальным залом (мои товарищи воровали из спортивных журналов странички с фотографиями, я боялся это делать), с эстрадой, с центральной клумбой, вокруг которой мы гоняли на скорость на великах и на которой сжигали Зиму на проводах зимы, с детским садом на задворках, куда меня одно время водили (я там однажды неприятно удивился виду насекомой двухвостки; садик потом, как я понимаю, тоже разобрали), с танцплощадкой (сначала ограда круга для танцев была деревянная, а потом стала металлическая: из высоких серебряных прутьев, я лазал туда по утрам после танцев, находил в желтой листве повыпадывавшие накануне из танцоров мелкие монетки), а за ним тянулась железная дорога, и, засыпая, я слышал проходящие поезда.

Подъезжая на поезде к Новосибирску, я видел из окна свой дом и даже свои окна, если не в разгар лета - в разгар лета окна и балкон прятались за пышной зеленью сада Кирова. Но поезд уходил к вокзалу, на другой берег Оби, а оттуда до дома было довольно далеко добираться. Потом построили второй, близкий, мост, потом метро, стало проще.

А еще у меня в памяти есть такое; я подлетаю к Новосибирску на самолете, самолет снижается, и я вижу теннисный столик в своем дворе. Я не помню, приснилось мне это, показалось или как... Мне кажется, что так быть могло: аэропорт от нас недалеко, и самолет мог идти на посадку над нашим двором.

Что я сейчас делаю? Зачем перечисляю подробности, интересные одной лишь душе: той, что водит этим письмом?

Я думал, что когда-нибудь буду об этом писать, но совершенно не предполагал, что сегодня, что в письме к тебе: с первых строк речь хотела идти о стихах.

Я думал, что когда-нибудь буду об этом писать, но совершенно иначе вопьюсь, думал, пером в какой-нибудь изгиб пространства, зависну над ним и что-то пойму о себе.

А как дошло до дела, поперла чистая психотерапия: я пишу, во мне мерцают какие-то детские картинки, я их удерживаю во внутреннем взоре письмом, такая то есть домашняя магия.

Кабинет окулиста - вещь, наверное, тоже для меня детская.

Это детская игра: смотреть на таблицы с буквами, отгадывать.

Очень мутно всплывает детское впечатление; я сижу в кабинете окулиста и радуюсь тому, что продемонстрировал какое-то дополнительное умение. Может быть, правильно называть буквы. Ну, не "фэ", а "эф".

Смущает в этом воспоминании тот факт, что я и сейчас говорю "фэ", а не "эф".

В твоем подстрочнике речь об оптике, то есть о продавце очков. Я сначала думал, что речь идет об окулисте: о глазном враче.

Никто, ты читала, не хочет стать спонсором журнала для слепых.

Ты у оптика уставишься взглядом на белую стену, из которой протискиваются очки без стекол на проволочных треугольниках.

На листе № 42 - карандашные поляны вариантов, которыми я пытался, как, может быть, выразился бы один наш общий знакомый, склонный к эффектным метафорам, "взломать строфу".

Хотя ниже определенно написано - "магазин оптики", я упорно видел стену в кабинете у окулиста.

...увязнешь с разбегу взглядом в стенке у окулиста...

...окулист проходит сквозь стену с дарами отсутствующего стекла.

...в стене забродили взоры без глаз, очки без зеркал...

...Перевожу, как Мартина пишет, как никто не хочет

спонсировать журнал для слепых.

Вижу, как Мартина в кабинете у окулиста

всматривается в белую стену.

Кажется, понимаю, почему Мартине кажется,

что из стены проступают очки.

Ей нужно увериться, что ее всматривание удостоверено

И зрением оттуда, куда она всматривается...

У тебя картинка тоже бледная, черно-белая: темные оправы на белой стене. Но поскольку я увяз в своей версии, то, поняв, что ты имела в виду совсем другое, увидел твою картинку - по контрасту - очень цветной, беннетоновской: разноцветные оправы на выигрышном фоне, такой парад дизайна.

Тем более, что магазин, даже такой важный, как магазин оптики, пространство все равно открытое, за стеклом (в раме окна, в отличие от рамы очков, стекло есть, конечно) жужжит яркая европейская жизнь, дверь, может быть, приотворена, и доносятся какие-то голоса с улицы.

Я не исключаю, что фраза о том, что никто не хочет спонсировать журнал для слепых, донеслась с улицы. Что ты это не прочла, а услышала.

Эта информация больше впечатляет, если кто-то оборонил ее, проходя мимо.

Представить, что люди, говорящие звуки, ходят с комиксовыми пузырями у рта, в которых сказанное ими записано разноцветными разноформатными буквами. Иногда это могут быть и буквы Брайля.

Запнувшись на случайно растопырившейся по воздуху фразе, ты остановилась и удивленно обнаружила, что стоишь перед витриной очкового магазина.

Можно представить себе демонстрацию слепых или плоховидящих, которые сняли со стены твои очки без стекол и в таких символических снарядах пошли пикетировать мэрию или еще какое учреждение, где попирают права обделенных зрением. Не спонсируют, например, журнал.

Знаешь, есть такая игрушка: очковая оправа, в которой вместо стекол картинки с изображением глаз? Ты как бы надеваешь маску глаз.

Античные статуи, как тебе известно, были цветными, а не белыми. Их раскрашивали красками. В частности, рисовали зрачок. Нам статуи кажутся слепыми потому, что лепестки их зрачков не зарисованы.

Может быть, стоит надевать очки без оправ на нераскрашенные статуи. Но твоя белая стена сама статуарна. То есть готова к порождению статуарности. Оштукатуренная стена для праздного наблюдателя - род камня, некая первоматериальность, из которой и вырубаются как раз сущности и скульптуры.

Или твоя тревожная интонация подозревает потенциальных обладателей очков в замурованности - они, обладатели, там, в стене, они даже не замурованы, они просто шли сквозь стену, но не хватило сил, и только оправы пробились к свету, оставив в глубине штукатурки глаза и линзы.

Наверное, это трагическое происшествие: из всего богатого мира оптики, магических кристаллов, хрустальных кристалликов, роговицы с расходящимися веерами радугами, из всего этого праздника зрения к свету пробиваются только пустые оправы, жалкая модель несостоявшегося акта смотрения.

Но где-то здесь притаилась и комнатная европейская сказка, в ваших кукольных декорациях должны разыгрываться такие мистерии: пусть пустые маски глаз покинут стены и будут пугать ночных прохожих, выглядывая из подворотен, свешиваясь с мостов, мерещясь-отражаясь в витринах. Швейцарская тематика, вся эта мифология самых надежных банков, кухне которых можно доверять до тех пор, пока она игнорирует нравственные телеги типа свежей истории с еврейскими зубами, которые стали швейцарским золотом. Евреи, положим, настоящие, золото, наверное, тоже, но в самой идее тайны вкладов есть некоторая оперетточность, гармонизующая с нашими летающими по городу пустыми очками. Глупо срывать с ночи маску, глупо радовать мир неожиданным открытием, что по сцене ходят не сами герои, а актеры, глупо указывать пальцем на банк, подозревая, что в нем хранится неблагородный драгметалл, если сама архитектура банка предполагает существование в его недрах пазух для темных дел.

42
{"b":"123683","o":1}