-- Экш! Ты что тут делаешь? -- за спиной.

Оборачиваюсь. Это Мила. Опять она.

-- Смотрю в окно.

-- Зачем?

-- Почему ты не спрашиваешь, зачем я дышу?

-- Не понимаю... О чем ты?

Смотрю ей в глаза. Да, действительно. Она не понимает. И не поймет. Может быть, это и хорошо. Будет вот так смотреть и не понимать.

-- Мил, ты можешь полюбить газовую плиту?

Я буду считать до пяти, потом она ответит.

-- Не знаю. Не пробовала.

Она приняла правила игры.

Значит любовь плиты тебе равнодушна?.. Ей грустно и хочется плакать от этого.

Я подхожу к плите и открываю духовку. На противне сгоревшие куриные окорочка. Я отламываю себе кусочек и запихиваю его в рот. Соленая корочка скрипит на зубах.

-- Так мило, -- ее лицо улыбается. Святая простота.

-- Так больно, -- отвечаю я. -- Ей больно.

За окном скребется дождь.

Дым костра съел листву плотным облаком грез .

За окном. за окном. За окном. За окном. За окном.

Я отламывая себе еще кусочек курицы.

Мила молчит. И смотрит на меня. Она готова слушать. Хорошо, говорю я себе и начинаю лепить образы в голове. В начале я делаю это нескладно, слова нелепы. Они льются с моего языка и я жонглирую ими не совсем умело, так, что иногда роняю их на пол. И не могу поднять, боясь рассыпать остальные. Так было всегда. Но хмель как замазка уничтожает все изъяны моей речи. И вот я уже поэт (или прозаик -- не важно). Главное - меня слушают, а я наслаждаюсь этим. И пусть ерунда все, что я говорю, пусть все это бред, который выветрится с утренним похмельем, но говорю то я от души. Пусть и неловко, как настоящий мастер, но на пределе чувств.

-- Красота умирает. Остается грусть. В нее можно играть, но ...

-- Вы тут! -- дверь приоткрыта, в щель просовывается голова Мити. Глаза совсем маленькие и блестят, как кусочки слюды. На них можно поскользнуться и упасть. Я отвожу свой взгляд. И молчу. Мне лучше молчать.

Митя смотрит больше на Милу, чем на меня и тоже молчит.

Лучше опустить глаза.

-- Ну ладно, -- Митя уплывает в коридор, закрывая дверь. Я никогда не мог его понять. Наверное, это правильно, ведь понять -значит упростить.

Мила смотрит на меня просяще. Еще слов. Но я вижу, что она устала. Устал и я. Надо отдохнуть. Голова как чугунный котел с шариками. Они перекатываются там, трутся боками и высекают звуки: хрум-хрум-хрум... Когда пьян - нет ничего лучше, чем выпить. Я хватаю ее за руку и тащу в комнату, где слышна музыка.

Там мало света. Так мало, что его надо хватать руками и притягивать к себе. Я промахнулся и не поймал его. Однако поймал в свои объятия Милу. Музыка из магнитофона нежна и знакома. Пары танцующих качаются, как яхты при легком призе. Я прижимаюсь к Миле и отдаюсь движению волны. Волосы бьются в глаза и нос. Запах духов и парного молока. Теплое дыхание в шею.

Слишком много всего, чтобы быть правдой.

Я отталкиваю ее и включаю свет в комнате.

-- Ну что?! Мы пьем или едем?!

В начале в лицах недоумение. Затем злость. Я нарушил привычный ритм. Прервал спокойное движение. Должен быть наказан... Но зеленый змий побеждает. Несколько рук тянуться к бутылкам.

Булькает жидкость в бокалах. Звук не приятен, как и вкус вина. Но это только в первый момент. Потом оно проскользнет по пищеводу в желудок и заснет на время, умасленное бутербродом с ветчиной.

-- За то, чтобы лето не кончалось, -- охрипшим голосом прокричал Митя. Я опять вижу его глаза. Обида утонула в хмельном угаре.

-- Чтоб оно за нами мчалось, -- подхватываю я.

Все пьют. Может быть не все. На мелки пролили воду из кувшина. Теперь это акварель.

-- В общем, за тех, кто в этих беляшах --, резюмирует Андрюша, откусывая от пирожка с мясной начинкой.

Я смеюсь, чуть ли не до тошноты. Временами мой смех переходит на фальцет, и тогда я тогда я больше визжу, как поросенок. Это продолжается вечность. Пусть даже если она длинной в двадцать секунд.

-- Танцуют все, -- заплетающимся языком изрекает Вовик и нажимает клавишу "PLAY".

Танцуют все. Это tribe dance. Жесткий, бешеный ритм беспредела. 150 ударов в минуту. Двойной человеческий пульс. Жизнь в ускоренном ритме. Свет лампы дает тени на тюлевой занавеске окна. Пляшущие человечки. Кто-то смотрит бесплатный спектакль в доме напротив.

Пол дрожит под ногами. И только прерывистый ритм электронных ударных... Если на Земле еще осталась жизнь, то она в этой квартире.

Много вина.

Когда жизни надоело беситься, накатила ночь.

Спальных мест только два. Нас пять раз по столько. Я лег у окна и тут же заснул. Мне приснился ... мне приснилась зима. Я сижу на балконе в шерстяных кальсонах и белой майке. Грызу черствую горбушку. Посасываю ее пригорелый бок. Во рту горько. И сладко. Немного холодно и на язык падает снег. Крупный, как кукурузные хлопья. Таит и кипит. Пар трется о спину. Эй, пивная, еще парочку ! В ответ смех. Легкий и свежий, как утренняя роса. И обидно знакомый.

-- Слушай, ну а Экш? Кто он? -- шепот.

-- Гомо.

-- Нет.

-- Зоо.

-- Тоже нет. Не подходит.

-- Моно.

В ответ знакомый смех.

-- Точно! Моно! Всегда один и независим... Посмотри на него. Даже когда спит. Серьезный... Смотри! Такое впечатление, что обнимает себя руками.

-- Ага.

Опять тишина. Только внизу, во дворе лает собака.

-- Что-то есть хочется...

-- Консервированной пингвинятины.

-- Чего? Не слышу.

-- Я говорю -- тушку минтая бы сейчас.

-- Кого? Тушку мента?

Смех. Дуэтом. Это Мила и Андрюша.

Я опять забываюсь. Ухожу в сон. Улетаю сквозняком в форточку окна. Там пыль и ужасная сырость. Болтаюсь в взвешенной грязи пока хватает сил. Хочется всплыть и набрать полные легкие чистого воздуха. Отталкиваюсь ногами и возвращаюсь в ночь. У окна.

-- Мил.

-- Что?

-- Хочешь я тебе живот сделаю?

-- Как сделаешь?

Пауза. Темнота краснеет от стыда. Маленькие иголочки тыкаются: "как? как? как?"

-- Ну как все...

-- Нет, Андрюша. Спасибо.

Теперь полная тишина. Разговор иссяк. Песочные часы остановились. Их не кому перевернуть.

Я ложусь на другой бок и пробую заснуть. Меня тошнит. Кто-то недовольно урчит в животе. Голова. Болит. Мозг застыл, затвердел. Можно постучать по нему карандашом.

Все равно пытаюсь заснуть. Мочевой пузырь с баскетбольный мяч.

Встаю и иду в туалет. Нет сил стоять перед унитазом. Сажусь на него. Тут же забываюсь.

Акварель подсохла на кисточке. Окунаю ее в воду. Беру зеленый и рисую степь. Рука дрожит неровным горизонтом. Степь без конца. Не единого дерева. Только трава. Хочется выть от тоски. Лошадь подо мной задремала. Но! Я бью ее шпорами в бока.

Унитаз звякнул, но как-то глухо. Только в пятки ударила боль. Встаю, застегиваю ширинку. От резкого подъема темнеет в глазах. Опираюсь на стену; жду, когда из глаз уйдет коричневая мгла.

Только теперь чувствую, что меня тошнит. Значит отравился спиртным. Хорошо, что спит Мила, а то бы сказала: "Ну вот, опять!"

Выхожу из туалета; меняю его на ванную комнату. Свет не включаю. Это не нужно. Главное - здесь я и моя боль.

Надо освободить желудок. Два пальца в рот... Твикс... Или как там говорит Андрюша... у тебя полный рот и нос кислого "АлыБашлы".

Помогло... Ныряю с семиметровой вышки. За мной ныряет Ниагара. Вода гудит в ушах. Пульс лихорадит за сто. Бум... Давление -камень на груди ... и тяга ... тянут за голову и ноги. В разные стороны. Желудок судорожно дергается в спазмах. Еще. И ЕЩЕ...

Свобода! Глотаю воздух воспаленными губами. Утираю сопли. Умываюсь. Холодная вода успокаивает и растворяет слезы. Делаю несколько быстрых глотков. Теперь в желудке есть новый заряд. Для очистки.

Прыжок повторяю снова и снова.

Наверное, прошел час. Может быть два. Трудно думать. Устал до смерти. Чуть живой. Выхожу из ванной и иду спать. Но застываю перед входом в комнату. Глаза давно привыкли к темноте и это не обман зрения. Мила спит. Андрюша спит... И только его рука вяло копошится под одеялом в области тела спящей королевы смеха. Она спит... Но она согласна, чтобы ее трогали!