-- Они вышли на голосовую связь,--сказал

Эрик.

Пятнадцать с половиной часов длилась ночная одиссея Валиева и Хрищатого. Пятнадцать с половиной часов непреревной изнурительной работы.

Первая попытка, по-видимому, не прошла для них бесследно, несмотря на ее быстротечность. Часть сил была потрачена. Они лежали в спальных мешках, прислушиваясь к ветру, а когда он стих, ушли на Гору, но это была уже вторая попытка. Кто-то в газете написал, что первое ночное восхождение было вынужденным, а второе--обдуманным и запланированным. Я бы сказал иначе: что и первое и второе--были вынужденными. Зачем было планировать трудности специально, когда на Горе их и без того достаточно? Задумывалось чисто бескислородное восхождение Хрищатым, и, будь погода идеальной, возможно, оно бы осуществилось, а ночного же выхода в плане двойки не было.

Когда они вышли в пять часов вечера, было безветренно. В этот раз надев на себя все теплые одежды, они не могли идти быстро лотому, что "стало жарко", как рассказывал Валиев. Но скоро ветер поднялся вновь, похолодало, и начало смеркаться. Полная луна, на которую было столько надежд, все не выходила, скорость подъема упала, потому что по заснеженным скользким скалам в наступившей темноте продвигаться пришлось буквально наощупь. К, тому времени, когда луне полагалось осветить путь, началась пурга. У Валиева трижды подмерзала кислородная аппаратура, приходилось останавливаться, снимать рюкзак, доставать баллон, потом прятать баллон, надевать рюкзак... Каждая остановка казалась им короткой, но они, как каждый человек на этой запредельной для нормального существования высоте, не могли оценить быстроту своих действий, а если бы и знали, что все делают медленно, все равно не было у Валиева и Хрищатого сил двигаться быстрее. К тому же Хрищатый стал мерзнуть, особенно во время остановок...

Но они лезли и лезли вверх.

Одна из сильнейших двоек, несмотря на яростное сопротивление погоды, все же достигла вер

шины, потратив на подъем почти девять часов. Они взошли глубокой ночью, попытались вызвать базовый лагерь. Но рация, безнадежно замерзла.

-- База, база...--звали они с вершины. Был один

час сорок семь минут ночи...

Найдя в темноте треногу, Валиев и Хрищатый оставили по традиции пустой баллон и в два часа ночи двинулись вниз. Ни соседних вершин, ни дальних гор не было видно. Путь вниз был сложнее, чем путь наверх. У Валиева заболел бок, каждое движение, каждый вдох причиняли боль. Хрищатый мерз. Не мудрено--мороз достигал сорока градусов...

Во второй половине пути Гималаи наградили их за мужество рассветом...

Валиев говорила спуске и, дойдя до этого места, замолчал. Потом осторожно, словно опасаясь спугнуть видение, рассказал о том, как в ночных Гималаях вдруг родился свет. Сначала он не имел цвета, потом вдруг словно миллиарды золотом горевших прожекторов осветили горы на фоне исси-ня-черного неба, и само небо, опаздывая, стало золотиться. Свет набирал силу... Золото, быстро миновав зеленоватый оттенок, потом цвет спелого колоса, стало розоветь. Я оглянулся на Хрищатого: он сидел опустив голову, словно глядя на землю, по которой с трудом теперь ходил. Его улыбка, такая же таинственная, как у Казбека, не принадлежала никому, кроме него самого. Я отвернулся, представив, как небо над ними полыхнуло отраженным рубиновым цветом и посветлело...

Гималаи потребовали расплаты за открытую альпинистам красоту утра. На высоте 8650 метров у Валиева закончился кислород, метров через тридцать опустел баллон Хрищатого.

Измученные, томимые жаждой и промерзшие, без рации, которая, не выдержав выпавших на'их долю испытаний морозом, ветром и ночью, молчала, они, еле передвигая ноги, спешили к лагерю V.

В тот момент, когда Ильинский с Чепчевым, собранные наконец к выходу, сообщали торопившему их Тамму, что выходят наверх, за тонкими стенками палатки раздался крик. Это не был крик о помощи. Это был сигнал. Валиев, поняв, что они не успевают к штатной связи, кричал, чтобы его услышали и поняли, что все в порядке. Он кричал издалека. Ему казалось, что с криком легче дышать...

Ильинский, разговаривавший с потерявшей покой базой, сказал:

-- Они вышли на полосовую связь, мы слышим

их,--и попросил связаться через полчаса.

Чепчев, пережив, как считали ребята, кризис в третьем лагере, теперь набрал форму настолько, что выбрался из палатки и "доскакал" до Валиева. Казбек, обессиленный, лежал на камне, не дойдя до палатки. Сережа помог войти ему в "дом". Хрищатый еще не появился из-за перегиба.

Боль в левом боку и крайнее утомление мешали Казбеку дышать. Ильинский и Чепчев надели Вапи-еву маску, но он не мог вдохнуть живительный кислород. Они увеличили подачу до двух литров, потом до трех, до четырех... Казбек приходил в себя

71

медленно. Ввалился Хрищатый, вымученный до крайности.

Полчаса до следующего сеанса прошли мгновенно.

База вызвала пятый лагерь в девять утра 8 мая.

Обморожения есть? -- спросил Тамм.

Есть, незначительные,-- ответил Ильинский.

Свет Петрович спрашивает,-- услышали в пя

том лагере обеспокоенный голос Тамма,-

обморожения чего? Пальцы рук, ног, носы. Чего?

Тамм еще спрашивал, решение еще не пришло, но зрело. Страшное для Ильинского и Чепчева решение. Только вчера в базовом лагере встретили первую двойку, и перед глазами руководителя экспедиции стояли обмороженные руки Мысловского... Он знал, что все пальцы Эдику спасти не удастся, что потребуется ампутация нескольких фаланг... Теперь Валиев с Хрищатым. Почти шестнадцать часов непрерывной работы в дикий мороз. Шестнадцать часов, из них несколько -- без кислорода... Ильинский уловил в голосе Тамма готовящееся решение и попытался предотвратить его:

-- Ну,--сказал он будничным голосом,--пальцы

на руках незначительно. Ну, волдыри. Изменений

цвета нет.

Эрик не сказал базе об общем состоянии Вали-ева и Хрищатого, надеясь, что они, надышавшись кислородом, попив горячего и поев, придут быстро в себя. Ему очень хотелось на вершину, и Сереже Чепчеву --тоже. Они прошли все муки отбора, все тяготы подготовительных работ, они находились совсем рядом с целью их альпинистской жизни!

Никогда Ерванд Ильинский не был так близок к вершине своей судьбы, и никогда больше не повторится этот великий шанс! Момент! Как часто мы замечаем его лишь тогда, когда он прошел, как сильны наши желания возвратить мгновения, чтобы правильным, единственно верным поступком увенчать его... Обогащенные опытом несделанного, мы готовы, если случится точно такая же ситуация, избрать правильный путь, но она не случается, и опыт новых потерь, обогащая нас мудростью утраты или поражения, лишает счастья победы...

Ильинский предвидел Момент и знал еще до события свершившегося или, увы, не произошедшего то, что мы (автор имеет в виду опять же себя и некоторых своих друзей) узнаем после... Он знал, что только сейчас и только здесь.

Эрик! Эрик! --услышали Ильинский, Чепчев,

Валиев и Хрищатый.-- Значит, э-э... (Тамм искал

форму, которая не обидела бы Ильинского, но

исключала бы иносказание) -- ...э-э... задерживаться

там не нужно, в лагере пять. Спускайтесь все

вместе, вам двоим сопровождать ребят вниз.

Я думаю, что вообще-то большой надобности

нет сопровождать ребят,--сказал Ильинский.

Ситуация отдаленно напоминала переговоры из-под вершины первой и второй двойки с базой в ночь на 4 мая, когда Бершов с Туркевичем спросили Тамма, можно ли идти им к вершине, оставив на время Балыбердина с Мысловским. Евгений Игоревич сначала категорически запретил, но потом уверенность в возможностях помогающей двойки и

72

деловой и спокойный тон Балыбердина заставили его поверить в возможность осуществления неожиданного для него предприятия. Он разрешил--и оказался прав.

Теперь он запрещал. Решение созрело, но не было окончательным в первый момент. Обычно он действовал опираясь больше на информацию, чем на ощущения, но сейчас ощущение было едва ли не единственной информацией. Формулировка Ильинского не была категоричной, Эрик не брал на себя ответственность, не ручался. "Вообще-то большой надобности нет" может означать и то, что некая надобность есть... Но состояние Валиева и Хрищатого было лишь частью (пусть значительной) аргумента против восхождения второй алма-атинской связки. Физическое состояние самих Ильинского и Чепчева были другой составляющей.