"Икра красная и черная белковая. Натуральный вкус пластиковых шариков. Цены вас приятно удивят".

Ужасное подозрение возникло у меня. Я осмотрелся. Так и есть, на шкафу сидел рыжий кот. Морда у него была счастливая.

- "Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии... Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь место; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем ни менее смертельное, которое под одеждой лести наносит неотвратимый и верный удар... Довольно людей кормили сладостями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины", - сказал кот. - Знаешь, кто это написал?

- Слушай, - сказал я, - это ты с рекламой творишь? Не смешно, знаешь?

- Ты что, еврей? - спросил кот.

- Почему еврей? - смешался я.

- Вопросом на вопрос отвечаешь. Так кто это написал?

- Откуда я знаю.

- Лермонтов. Михаил Юрьевич. Герой нашего времени. Предисловие.

- Да ну! Здорово! Но ты ушел от ответа.

- И от бабушки ушел, и от дедушки ушел.

Кот спрыгнул на пол, сотворил миску с какой-то розовой кашицей и начал есть.

- Твоя миска на кухне, - сердито сказал я. - Что это за гадость ты ешь?

- Миска - понятие относительное, - оторвался Ыдыка Бе от еды, - это высоковитаминная смесь. У твоего кота небольшой авитаминоз. Неправильно его кормишь.

- Я ему даю овощи, не жрет.

- С детства надо было приучать. Я тебе напишу рецепт этой смеси, она пахнет привлекательно для кошек.

Я задумчиво посмотрел на Ыдыку Бе. Совершенно бесполезно с ним строить прямолинейный разговор. Псих он и есть псих. А тут еще инопланетный... Пойди разберись, что там у него в голове. И телепатии я лишен.

- Послушай, - неизвестно почему вспомнил я старый разговор, - ты говорил, что время неизменно. А как же практические эксперименты. Доказано, что в быстро летящем космическом корабле время течет медленней?

- Почему медленней? - вновь оторвался Бе от миски.

- Ну как, почему. Опыты ставили. На часах там меньше времени проходило, чем на контрольных, земных. И другие опыты были. Я не физик, подробно объяснить не могу.

- Корабельные часы показывали время в корабле. Земные - на земле. Естественно, что время разное. Время - величина постоянная, но по отношению к той вселенной, в которой оно существует. Корабль - отдельная вселенная со своим временем. На Солнце, например, время тоже отличается от земного. Да и твое личное время отличается от моего личного. Время постоянно для каждого мира и мирка. Сперва определи, какой мир ты имеешь ввиду, потом спорь.

Я попытался осмыслить идею множество вселенных, миров и мирков. Ничего не получилось.

- Но часы-то одинаковые?... - задал я полувопрос.

- Разные, - тот час ответил Бе, - они меняются вместе с изменением мира, в который попадают. По часам в твоем мире наш разговор продолжается две минуты тридцать семь секунд, по моим - двенадцать секунд, по часам, расположенным на Солнце - две микросекунды. И это на вашем Солнце, а Солнц только в этой Галактике множество.

- Ты меня совершенно запутал, - сказал я, жалея, что вообще задал этот вопрос. - Ты лучше скажи, эту твою рекламу все видели, или только я один?

- Каждый видит то, что хочет увидеть, - сказал кот, забрал миску в зубы и ушел, задрав хвост, на кухню.

В голове появилось изображение плачущей мышки. Я возликовал, похоже телепатия проснулась.

"Спасибо Бе", - подумал я в сторону кухни.

Мышка утерла слезы и засмеялась. Передо мной листик с четким шрифтом. Я подумал, что это пресловутый рецепт витаминизированной еды, но там были стихи.

Все дороги, да дороги...

Вдоль дороги у реки

Поселилися бульдоги

И дрянные старики.

Старики коренья сушат,

А бульдоги берег рушат.

Ни пройти там,

Ни проехать:

Не съедят - заговорят.

Всему миру на потеху

Старики в реке сидят.

Кофе пьют,

Сухарь макают

В речку, полную мальков,

Ничего не понимают

В сочинении стихов.

А бульдоги вдоль дороги

Застолбили все пути,

Очень толстые бульдоги,

Ни проехать, ни пройти.

Старики коренья сушат,

А бульдоги берег рушат.

- Ты что, Бе, - спросил я, радуясь восстановленному дару, - в поэзию ударился. Я тоже в детстве написал стихотворение, хочешь прочту?

Возникло изображение хотения. Я никогда не читал стихи телепатически, но ничего, получилось.

Вышел я на улицу

И увидел курицу.

Я спросил у курицы:

- Ты чего на улице?

И сказала курица:

- Я того на улице,

- Что другие курицы

- Тоже все на улице.

В голове возникло изображение молотка, превращающегося в кувалду. Похоже, Бе неплохо стал ориентироваться в людском обществе.

32. История господина Брикмана (Калининград, Народный суд)

В науке нет широкой, столбовой дороги. И только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым

тропам.

К.Маркс

Если в коридоре воняет мышами, стулья для посетителей разномастные и пошарканные, двери скрипят, а в одной из комнат на стене герб России, - это значит, что вы попали в народный суд города Калининграда32.

Тут все народное: и стулья, и мыши, и судьи, и подсудимые.

Когда-то профессор защищал докторскую диссертацию. Он остро помнит подсчет шаров - а ну, как черных окажется больше и его провалят. Ожидание было мучительным, профессор постарел тогда от переживаний. Но разве могут идти в сравнение те, жалкие потуги на переживания, по сравнению с тем, что профессор испытывал сейчас. Суд, народный и справедливый суд, последняя надежда избавиться от незаслуженного наказания!

Сегодняшнему дню предшествовало многое. Но все кошмары пребывания в тюрьме, в чужом и странном обществе, в чужом теле, наконец (хотя профессор не мог не признать, что молодое и крепкое тело Гоши имело перед его старым телом ряд преимуществ), смягчались надеждой на временность их существования. Профессор надеялся, что именно в суде он сможет доказать свою непричастность к преступлениям Гоши, что именно суд, в отличие от нахального следователя, сможет проанализировать все факты и признать профессора - профессором, пусть даже в иной оболочке.

Правда, тут у профессора возникали некоторые подозрения. Марксистское мышление Дормидона Исааковича напоминало ему, что сознание вторично. Следовательно, за материальные проступки материального объекта - Гошиного тела - ответственность должно нести оно же, а пребывание в данный момент в этом теле иного сознания не меняло его вины.

Но профессор старался не вдаваться в философские нюансы. Он считал себя, и вполне справедливо, иным человеком, ибо его сознание вселилось в преступное тело уже после совершения оным преступления. Профессор же во всех случаях был не более, чем жертвой. Причем, жертвой двойной. Ему даже вспомнилось зачем-то знаменитое сталинское "дети за родителей не отвечают". Он не знал, как эта цитата может ему помочь на суде, но на всякий случай держал ее в памяти.

Профессор вышел из "воронка" и Гошино тело уверенно пронесло его по скрипучим половицам народного суда. Конвоир отстегнул наручники, профессора усадили за невысокий загончик для подсудимых, зал наполнился скучающими бабками, любящими бесплатные развлечения, появились и люди знакомые, университетские, но Дормидон Исаакович сдержал себя, понимая, что выкрики грубого мужлана ничего не скажут коллегам, и сберегая энергию аргументов до заключительного боя за справедливость - до суда.

Сердце профессора дрогнуло, когда он увидел скорбное лицо Гульчары Тагировны. Но тут раздался негромкий, старческий голос секретаря:

- Встать, суд идет.

И профессор оторвал взгляд от любимого лица и встал. И почувствовал, что ему страшно хочется в туалет. Он, естественно, сдержал этот глупый и вызывающий порыв своего желудка, порыв вдвойне неподходящий ни к месту, ни к времени. Но лицо его сморщилось, глаза прикрылись и, услышав разрешение садиться, он сел и сжался в комок, пытаясь унять желудочные спазмы.