Драматично складывались дружеские отношения В. Г. Белинского с М. А. Бакуниным. Подобно Руссо, молодой Белинский видит в дружбе высшее благо жизни. "Дружба!-вот чем улыбнулась мне жизнь так приветливо, так тепло, и, вероятно, в ней, и только в одной ней, будет сознавать себя моя жизнь до конца своего"Э. Темпераментный, чувственный и одновременно крайне застенчивый, преследуемый мыслью, что природа заклеймила его лицо "проклятием безобразия" и поэтому его не может полюбить ни одна женщина , Белинский не может относиться к людям спокойно. "В людях я вижу или друзей, или враждебные моей субъективности внешние явления,- и робок с ними, сжимаюсь, боюсь их, даже тех, которых нечего бояться, даже тех, которые жмутся и боятся меня".
Его дружба обычно принимала характер страстной влюбленности. "Боткина я уже не люблю, как прежде, а просто влюблен в него и недавно сделал ему формальное объяснение",- сообщает он Бакунину. Подобное чувство не признает никакой психологической дистанции. "У меня всегда была потребность выговаривания и бешенство на эту потребность" ,- жалуется Белинский. Его письма 30 - начала 40-х годов - одна сплошная исповедь, желание вывернуть душу наизнанку. Дружба, по его словам, взаимное право "говорить друг другу все, не спрашивая себя, как это подействует и что из этого выйдет..." .
Но за бесконечными интимными излияниями- фактическое невнимание к личности другого. Поэтому дружеские восторги то и дело сменяются отчуждением и горечью. В письме Бакунину от 1 ноября 1837 г. Белинский говорит о любви и дружбе к нему. А уже через две с половиной недели он пишет: "...между мною и тобою был только призрак дружбы, а не дружба, были ложные отношения". Затем ссора преодолевается, сердце Белинского снова наполнено любовью. "Между нами слово мы имеет особенное значение. Наше мы образует какое-то Я". А через два месяца опять: "Нет, не было и нет между нами дружбы... Ложные отношения произвели ложные следствия" .
Эти колебания не просто результат идейного развития и выявления мировоззренческих расхождений обоих мыслителей, а свойство самой романтической дружбы, в которой эмоциональное влечение не сочетается с подлинным взаимопониманием. Лишь горький опыт заставляет "неистового Виссариона" понять, что "дружеские отношения не только не отрицают деликатности, как лишней для себя вещи, но более, нежели какие-нибудь другие, требуют ее... Деликатность и свобода - вот основания истинных дружеских отношений". Чтобы преодолеть истерический надрыв, нужно расширить круг значимой эмоциональной коммуникации. Для Белинского важным рубежом в этом отношении была женитьба (в конце 1843 г.), после которой из его писем полностью исчезают самоанализ и психологические признания. В статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года" критик окончательно сводит счеты с "романтическим зверьком" и его понятиями о дружбе, подчеркивая, что "истинные друзья не дают имени соединяющей их симпатии, не болтают о ней беспрестанно, ничего не требуют один от другого во имя дружбы, но делают друг для друга, что могут" .
Другой хрестоматийный пример в истории русской литературы - отношения Александра Блока с Андреем Белым. Эта своеобразная "дружба-вражда" зародилась, когда поэтам было по 23 года, причем ощущение какой-то мистической близости сочеталось у обоих с пониманием глубокой личной несовместимости. В отличие от Белинского, который мучился потребностью "выговаривания", Блок с детства чувствует неспособность к прямому самораскрытию. Между ним и его близкими всегда висит какая-то пелена, разорвать которую он не может и не хочет. "Ты... пишешь принципиально, что "немоты не должно быть между людьми"...- обращается он к А. Белому.- Я могу исходить только из себя, а не из принципа... Мне бесконечно легче уйти от любого человека, чем прийти к ному. Уйти я могу в одно мгновение, подходить мне надо очень долго и мучительно..."
Пока молодые люди изъясняются в переписке в отвлеченных выражениях и каждый может вкладывать в туманные формулы другого собственный смысл, им кажется, что они близки. Но как только они пытаются что-то прояснить или заземлить на реальные личные переживания, обнаруживается, что они и мыслят и чувствуют по-разному. Больше того - они не хотят быть понятыми. У Блока это постоянный принцип: "Я... не стараюсь никогда узнавать никого, это - не мой прием. Я - принимаю или не принимаю, верю или не верю, но не узнаю, не умею... Вы хотели и хотите знать мою моральную, философскую, религиозную физиономию. Я не умею, фактически не могу открыть Вам ее без связи с событиями моей жизни, с моими переживаниями; некоторых из этих событий и переживаний не знает никто на свете, и я не хотел и не хочу сообщать их и Вам". Свои тайные переживания Блок выражает лишь обобщенно, переплавив в поэтические образы.
Психологическая биография, как и экспериментальная психология, учит прежде всего терпимости, пониманию того, что люди разные, их нельзя ни подравнять под одну гребенку, ни исчерпать их индивидуальность с помощью нескольких "научных" ярлыков. Моральный кодекс дружбы универсален в своем максимализме, но его реализация всегда сопряжена с какими-то коррективами. Ибо "доминанта на другое лицо", в которой А. А. Ухтомский справедливо видел высший принцип (одновременно психологический и нравственный) человеческого общения, в первую очередь предполагает сострадание, сочувствие, соучастие.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Далеко ли ускачет заяц в лесу! Только до середины леса. Ибо дальше он, по сути, скачет уже из леса. О, не хвастайся, что ты углубился и углубляешься дальше. Нс будь столь самоуверенным. Ты углубляешься в глубь этого мира, и вдруг ты выходишь на той его стороне. А ты и не знал, что был в центре. Знал бы - может, и не стремился бы дальше... Ведь самое главное - остаться на половине, на половине пути, на полуслове...
И. Зиедонис
Мы рассмотрели важнейшие социально-исторические и психологические закономерности дружбы, стараясь всюду, где только возможно, опираться не на общие рассуждения, а па строгие факты науки. Объективный научный анализ позволяет расчленить явление, выделить его составные части, отделить реальное от воображаемого, идеал - от действительности, сущее - от должного. Сопоставление данных разных наук проясняет сущность многих старых споров и антиномий, а некоторые из них вовсе снимает. Так, исторические данные о жалобах на "оскудение" дружбы в древности заставляют усомниться не только в обоснованности социологических концепций, связывающих этот процесс с урбанизацией и научно-технической революцией, но и в самом существовании такой тенденции. Раздельное изучение ценностно-нормативных канонов дружбы и психологии реальных дружеских отношений проясняет соотношение ее социальных и психологических детерминант. Относительной, зависящей от социально-исторического и личностного контекста оказывается и противоположность инструментальных и экспрессивных функций общения и соотношение дружбы и любви. Вряд ли нужно объяснять, какое важное практическое значение имеют исследования половозрастных, социальных и индивидуально-личностных особенностей дружбы, закономерностей и механизмов атракции, взаимопонимания и т. д.
Но хотя эмпирические, опытные, науки неплохо описывают и объясняют предпосылки, условия, процессы, механизмы и компоненты дружеских чувств и отношений, интерпретация их жизненного смысла всегда остается проблематичной и многозначной. Рационально объяснить дружбу - значит свести ее к каким-то утилитарным, нормативным или ситуативным соображениям, подвести ее под общее социальное или психологическое правило, закон. Наука обязана делать это, и ее прогресс здесь неоспорим. Но при этом за скобками остается как раз та нерассуждающая самоценность, в которой нравственное сознание усматривает самую сущность дружбы.
Противоречие существует уже па уровне обыденного сознания. С одной стороны, мы говорим, что необходимо знать своих друзей, не бояться указывать им на недостатки и т. д.
С другой стороны, моральный кодекс дружбы осуждает взгляд на друга со стороны, обсуждение его характера, внутреннего мира и своих взаимоотношений с ним с посторонними и тем более манипулирование его личностью. Отношение к другу как к вещи этика считает безнравственным, приписывая дружбе абсолютную, самодовлеющую ценность.
