Через несколько минут сын возвратился.

-- Сволочи, -- сказал он, машинально взял хлеб с мясом, не сел, стал стоя жевать.

-- Что случилось? -- спросила дочка.

-- Темнят.

-- Успокойся, -- сказал ему отец.

-- Но до поезда уже не так много времени, -- сын посмотрел на часы. Он явно проигрывал. У них в руках были все козыри, а у него ни одного. У него -только боль и тревога. Оттого, что мы уезжаем. В неизвестность. А он остается.

-- В крайнем случае погрузим сами, -- сказал муж. -- Вот поедим и начнем выносить вещи.

Но я видела, что и муж начинает нервничать.

"Ребята" во главе с небритым явились, как только мы кончили есть. Они окружили сына, как ни в чем не бывало.

-- Все будет в порядке, хозяин, -- сказал небритый тоном, за которым стояло: "Мы свое дело знаем". Он оглядел поклажу, словно видел ее впервые и оценивал. -- Значит так... Надо две телеги, -- и назвал сумму.

-- Ладно, -- сказал сын, багровый от злости. Ему редко приходилось проигрывать схватку. -- Давай, грузи.

Небритый кивнул команде -- берите.

-- Да... ребята... -- угрюмо произнес сын, когда мы уже были в вагоне.

Но они и в самом деле неплохо работали. Они пронесли вещи через дверь, которая для всех остальных была закрыта, и когда мы вошли в вагон, все было удобно и аккуратно разложено. Мы могли спокойно сесть и ждать, когда тронется поезд.

Мы молчали. Молчал и сын. Может быть, он готовил себя к тому, что еще не раз ему придется проиграть в этой дороге. А может, это я сейчас так думаю, а тогда он просто немного расслабился и ни о чем не думал.

Сейчас я прокручиваю в памяти свой ролик и думаю, что нам повезло. Рассказывали потом друзья разные вокзальные истории. Одних на московском вокзале ждала машина, заказанная накануне родственниками, живущими в Москве. Но у машины оказались проколоты шины -- она заехала на территорию, уже присвоенную кем-то. Другой шофер, наивный человек, согласился приехать за друзьями москвичей. Его взял за грудки детина в голубом комбинезоне.

-- С этого вокзала в аэропорт отправляем только мы, -- сказал детина. -Запомни это. Но если ты уже приехал и очень хочешь везти, можешь откупиться. -- Шофер вынужден был заплатить дань.

Нет, нас Бог, хвала ему, почему-то миловал. На вокзале нас встретил друг дочери, он взял на работе машину, отвез нас в чью-то пустующую в то время квартиру. Через три дня, уладив все дела, мы приехали на другой московский вокзал к поезду "Москва -- Будапешт".

Людей на вокзале было невозможно много, как на всех больших вокзалах, но среди этого множества легко узнавались наши попутчики. По всем залам ожидания разбросаны были островки из компактно сложенных баулов и чемоданов. Островки эти были чуть большими или чуть меньшими, но все чем-то походили друг на друга, как походили друг на друга и люди, печально стоящие рядом с вещами. Может быть, в том, что вещей в каждой компании было все-таки многовато, но были они не обычно по-вокзальному свалены, а уложены заботливо и аккуратно, угадывалось грустное -- это все имущество, весь скарб уезжающих куда-то людей. Все, что у них осталось. Больше у них ничего уже не было, только эти огромные нарядные новые чемоданы.

Сколько ж их едет вместе с нами? Именно сегодня, именно этим поездом? Словно это последний поезд, который увозит моих соплеменников из родных мест.

Надо было искать носильщиков. Муж и сын ушли. Когда вернулись, еще продолжали говорить, я помню обрывки фраз.

-- Черт с ним, -- голос мужа. -- Спокойнее. Выхода-то нет.

-- Я понимаю, -- это голос сына. -- Но... Ловят момент, сволочи. -- Он уже не злился, плыл по течению, с трудом удерживая штурвал, чтобы не занесло на мель.

-- Конечно. Ты же видишь, другие не берутся, только эти.

Муж вспомнил и рассказал, как много лет назад он ехал в Москву в командировку поездом, который шел с Кавказа. На московском вокзале поезд еще только замедлял ход, а вдоль перрона бежали носильщики с тележками и кричали проводникам:

-- Евреи есть?

-- Нет, -- сказал проводник вагона, где ехал муж.

-- Как -- нет? -- возразил муж. -- Я еврей.

Проводник окинул взглядом мужа, стоящего в тамбуре с портфелем в руке, и усмехнулся.

В чем дело, муж понял, как только сошел на перрон. Евреи с Кавказа уезжали в Израиль.

-- С тех пор все в стране изменилось, -- закончил муж свой рассказ. -Носильщики тоже.

Похоже, что носильщики разбивали здание вокзала на невидимые геометрические фигуры, и если команда забивала кол в одной из фигур -- это мое, другие не подходили. Чтобы держать цену. Но это сейчас, вспоминая, я думаю так, а тогда мыслей этих не было, тогда все кружилось и расплывалось. Приехало и пришло много родных и друзей -- проводить нас, лица вокруг были грустными, они время от времени приближались и впечатывались в память крупным планом, я вижу теперь их хорошо и отчетливо, словно вот они -- стоит протянуть руку.

Плакала дочка брата, единственная моя племянница, очень похожая на меня. Она стояла с опущенными плечами и вытирала слезы. Наверное, она горевала не столько о том, что мы уезжаем, хотя и нас терять ей было тяжко, она оставалась -- об этом она плакала, о том, что остается. Брат мой не приехал, он был болен, мы простились с ним накануне. Приехал сын его, внешне похожий на моего сына. Странно было от него услышать:

-- Нет, я никуда не поеду. Моя земля здесь.

Мой сын не мог бы сказать этого. Кто знает, где -- наша земля?

Плакала самая близкая подруга дочки, она знала, что ей самой никуда не уехать, она оставалась в страшном и неясном мире. Всю оставшуюся жизнь она будет только писать письма и ждать писем.

Пришел друг дочери, тот самый, что встретил и приютил нас в Москве. Он стоял рядом с молодой миловидной круглолицей женой своей, она улыбалась, и он тоже говорил бодряще:

-- Семнадцать лет назад я провожал туда свою тетю, через год она прислала фотографию -- в брючном костюме и в темных очках. Совсем заграничная дама. Так что не волнуйтесь, все там будет у вас хорошо.

-- Я куплю себе брючный костюм и темные очки?

-- А почему бы нет?

-- Спасибо, хороший ты человек. Пишите, когда вас встречать -- там.

-- Да, конечно.

Я вижу высокую статную фигуру сына. Он приблизился ко мне:

-- Прощайтесь.

-- Да-да... уже... -- у меня сдавило горло.

Жена сына приехала в Москву нас проводить и привезла детей, чтобы мы могли увидеть их еще раз. Маленькая дочка сына, моя тезка, бегала и каталась по скользкому полу вокзала. Она все подбегала ко мне и просила: "Не уезжай!" При этом казалось, она вот-вот заплачет. Но она не плакала, вновь убегала и вновь возвращалась: "А когда ты приедешь?" Так она спрашивала всегда, когда мы расставались, нам часто приходилось расставаться: мы жили в разных городах. Но раньше были и встречи. А теперь -- будут? Старший брат ее, сын сына, тоже далеко не взрослый, наверное, многое понимал. Он ничего не спрашивал и был грустным.

Надо было прощаться: их поезд в большой русский город, где они живут, уходил раньше нашего. Мы пошли проводить их немного, и, выходя из здания вокзала, жена сына оглянулась и незаметно перекрестила нас. Она просила Господа сохранить нас. И сказала тихо:

-- Все. Теперь все у вас будет в порядке.

Но о чем я пишу? Я же собиралась рассказать о Васе.

До Васи на ролике, что я прокручиваю, есть кадры, где -- носильщики московского вокзала. Последние кадры в Москве. Носильщики вели себя, как их коллеги в нашем областном центре. Появились как раз вовремя, погрузили часть вещей на телегу, увидели -- не помещается, тут же подкатили еще одну, работали дружно, слажено, молча, с сознанием важности того, что делали. Вагон еще был закрыт для посадки, а наши ребята уже грузили поклажу с другого входа, и когда разрешили посадку и мы вошли в вагон, все было уложено здесь в лучшем виде, мы могли спокойно сесть и расслабиться.