А Василий глянул на часики, чокнул крышкой и убежал домой.
Доглядел я этак в небо, затылок почесал, вошел в читальню и давай с народом тот ящичек вертеть да разглядывать. Нет ничего примечательного так себе, пустяковина, на вес фунта не потянет. Мы со сватом Федором на конец всего даже на колокольню полезли: не там ли главная закорюка? Полезли тоже к самому верху, в оконце высунулись, глядим: проволока и проволока и больше ничего. А на проволоке, шут знает для чего, яичко беленькое...
К вечеру народу в читальню навалилось - дыхнуть некуда.
Всякому, видишь, удостовериться охота. Василий в той самой сбруе прижухнул у ящичка, верть-поверть - ничего не выходит.
- Что, паря, не клюет? - интересуемся мы.
- Время, - говорит, - не вышло.
- Гляди, как бы не сорвалось, - советуем ему.
Вдруг видима заворочал глазами и руку поднял - дескать, не дыши... Подкрутил еще маленько, сымает с себя сбрую и прямо ее на голову деда Клима, под бородой в удавку затянул.
Тот сбычился, принасупился, да так и окостенел... Насилу потом у старого черта уздечку-то эту самую отняли! Так кулаками всех и распихивает, не дается.
- Чего слышал-то? - пытаем его.
- Про песню, - говорит, - сперва обсказывали про деревенскую. А потом как рявкнула гармонь, инда в ушах засвербело... Дослушать не дали, кобели паршивые!
А там уже бабку Домну обуздали. У этой и плат на затылок сбился, волосы седые растрепались. Пригорюнилась на кулачок, лицо сделалось вроде как горестное, и знай головой этак покачивает... В избе, конечно, тишь, никто дыхнуть не смеет.
Глядим, а бабка-то плачет, ей-богу! Слезы, например, в морщинах так и засеклись... Вот ты и поди! Любопытствуем после.
- Чего это ты, бабка, а?
- Про лучину, - говорит, - какая-то все пела. Лучина-лучинушка... До того хорошо пела, душа мрет. Неясно, слышь, горишь... Поет, а я и думаю: ведь моя песня-то, в девках, да и бабой певала... Вот и жалостно стало. Жисть-то наша, бабья, господи-и!..
Еще рвалась послушать, да где уж там! Народищу подвалило - дверь ломят. Даже с улицы в окошки липнут. Гусак-то, который самовар пожертвовал, поднял шум: требовал послушать второй раз, а то, дескать, самовар обратно выкапывай.
Не дали! Пришел поп Игнатий - он у нас кривой на один глаз и маленько с дуринкой, от старости. Того допустили послушать.
Пусть-де удостоверится, какие кренделя его колокольня выделывает. Смеху куча!
Было в тот вечер потехи, страсть! В народе такой гул пошел необоримая! Время уже за полночь, а мы не расходимся.
И пустые-то эти штучки самые все к ушам прикладываем: молчит и молчит, окаянная сила! Значит, не время...
Вот тут-то Василий и давай нам сказывать начистоту - что, откуда и как. Мы рты-то и раскрыли... Ах, раздери тебя леший!
Голоса-то, слышь, из самой Москвы, за этакие сотни верст! Старики говаривали, что в Москву за песнями ездят, а теперь песни сами к нам летят. Голова кругом, ежели понять... А мы спроста думали, что голос-то, например, в кресте либо в самоваре...
1927
КАСАТКИН Иван Михайлович (1880 - 1938). Чудо. Впервые опубликован в "Крестьянском журнале", 1927, № 9. Печатается по изданию:
Касаткин Ив. Перед рассветом: Избранные рассказы. М.. Советская Россия. 1977.
