- Только-то?! - воскликнул он, выслушав рассказ крестного. - А я думалбог весть что...

- Ты? Ты думал? -вдруг рассердился Маякин. Ничего ты не думал - молокосос ты!

- Да что вы ругаетесь? -удивился Фома.

- Ты скажи - по-твоему, семьдесят пыть тысяч - большие деньги?

- Большие, - сказал Фома, подумав.- Да ведь у отца много их... чего же вы так уж...

Якова Тарасовича повело всего, он с презрением посмотрел в лицо юноши и каким-то слабым голосом спросил его:

- Это ты говоришь?

- А кто же?

- Врешь! Это молодая твоя глупость говорит, да! А моя старая глупость миллион раз жизнью испытана, - она тебе говорит: ты еще щенок, рано тебе басом лаять!

Фому и раньше частенько задевал слишком образный язык крестного, - Маякин всегда говорил с ним грубее отца, - но теперь юноша почувствовал себя крепко обиженным и сдержанно, но твердо сказал:

- Вы бы не ругались зря-то, я ведь не маленький...

- Да что ты говоришь? - насмешливо подняв брови, воскликнул Маякин.

Фому взорвало. Он взглянул в лицо старику и веско отчеканил:

- А вот говорю, что зряшной ругани вашей не хочу больше слышать, довольно!

- Мм... да... та -ак! Извините...

Яков Тарасович прищурил глаза, пожевал губами и, отвернувшись от крестника, с минуту помолчал. Пролетка въехала в узкую улицу, и, увидав издали крышу своего дома, Фома невольно всем телом двинулся вперед. В то же время крестный, плутовато и ласково улыбаясь, спросил его:

- Фомка! Скажи -на ком ты зубы себе отточил? а?

- Разве острые стали? -спросил Фома, обрадованный таким обращением крестного.

- Ничего... Это хорошо, брат... это оч -чень хорошо! .Боялись мы с отцом -мямля ты будешь!.. Ну, а водку пить выучился?

- Пил...

- Скоренько!.. Помногу, что ли?

- Зачем помногу-то...

- А вкусна?

- Не очень...

- Тэк... Ничего, всё это не худо... Только вот больно ты открыт, - во всех грехах и всякому попу готов каяться... Ты сообрази насчет этого - не всегда, брат, это нужно... иной раз смолчишь - и людям угодишь, и греха не сотворишь. Н -да. Язык у человека редко трезв бывает. А вот и приехали... Смотри отец-то не знает, что ты прибыл... дома ли еще?

Он был дома: в открытые окна из комнат на улицу несся его громкий, немного сиплый хохот. Шум пролетки, подъехавшей к дому, заставил Игната выглянуть в окно, и при виде сына он радостно крикнул:

- А-а! Явился...

Через минуту он, прижав Фому одной рукой ко груди, ладонью другой уперся ему в лоб, отгибая голову сына назад, смотрел в лицо ему сияющими глазами и довольно говорил:

- Загорел... поздоровел... молодец! Барыня! Хорош у меня сын?

- Недурен, - раздался ласковый, серебристый голос.

Фома взглянул из-за плеча отца и увидал: в переднем углу комнаты, облокотясь на стол, сидела маленькая женщина с пышными белокурыми волосами; на бледном лице ее резко выделялись темные глаза, тонкие брови и пухлые, красные губы. Сзади кресла стоял большой филодендрон, - крупные, узорчатые листья висели в воздухе над ее золотистой головкой.

- Доброго здоровья, Софья Павловна, - умильно говорил Маякин, подходя к ней с протянутой рукой. - Что, всё контрибуции собираете с нас, бедных?

Фома молча поклонился ей, не слушая ни ее ответа Маякину, ни того, что говорил ему отец. Барыня пристально смотрела на него, улыбаясь приветливо. Ее детская фигура, окутанная в какую-то темную ткань, почти сливалась с малиновой материей кресла, отчего волнистые золотые волосы и бледное лицо точно светились на темном фоне. Сидя там, в углу, под зелеными листьями, она была похожа и на цветок и на икону.

- Смотри, Софья Павловна, как он на тебя воззрился, - орел, а? -говорил Игнат.

Ее глаза сузились, на щеках вспыхнул слабый румянец, и она засмеялась точно серебряный колокольчик зазвенел. И тотчас же встала, говоря:

- Не буду мешать вам, до свидания!

Когда она бесшумно проходила мимо Фомы, на него пахнуло духами, и он увидал, что глаза у нее темно-синие, а брови почти черные.

- Уплыла щука, - тихо сказал Маякин, со злобой глядя вслед ей.

- Ну, рассказывай нам, как ездил? Много ли денег прокутил? - гудел Игнат, толкая сына в то кресло, в котором только что сидела Медынская. Фома покосился на него и сел в другое.

- Что, хороша, видно, бабеночка-то? - посмеиваясь, говорил Маякин, щупая Фому своими хитрыми глазками. - Вот будешь ты при ней рот разевать... так она все внутренности у тебя съест...

Фома почему-то вздрогнул и, не ответив ему, деловым тоном начал говорить отцу о поездке. Но Игнат перебил его речь:

- Погоди, я коньячку спрошу...

- А ты тут всё пьешь, говорят...-неодобрительно сказал Фома.

Игнат с удивлением и любопытством взглянул на него и спросил:

- Да разве отцу можно этак говорить, а? Фома сконфузился и опустил голову.

- То-то! - добродушно сказал Игнат и крикнул, чтоб дали коньяку...

Маякин, прищурив глаза, посмотрел на Гордеевых, вздохнул, простился и ушел, пригласив их вечером к себе пить чай в малиннике.

- Где же тетка Анфиса? -спросил Фома, чувствуя, что теперь, наедине с отцом, ему стало почему-то неловко.

- В монастырь поехала... Ну, говори мне, а я - выпью...

Фома в несколько минут рассказал отцу о делах и закончил рассказ откровенным признанием:

- Денег я истратил на себя... много.

- Сколько?

- Рублей... шестьсот...

- В полтора-то месяца! Немало... Вижу, что для приказчика - дорог ты мне... Куда ж это ты их всыпал?

- Триста пуд хлеба подарил...

- Кому? Как? Фома рассказал.

- Ну это - ничего! - одобрил его отец. - Это - знай наших!.. Тут дело ясное -за отцову честь... за честь фирмы... И убытка тут нету, потому - слава добрая есть, а это, брат, самая лучшая вывеска для торговли... Ну, а еще?

- Да... так, как-то... истратил...

- Говори прямо... не о деньгах спрашиваю, - хочу знать, как ты жил, настаивал Игнат, внимательно и строго рассматривая сына.

- Ел... пил...- не сдавался Фома, угрюмо и смущенно наклоняя голову.

- Пил? Водку?

- И водку...

- А! Не рано ли?

- Спроси Ефима -напивался ли я допьяна...

- На что спрашивать Ефима? Ты сам должен всё сказать... Так, стало быть, пьешь?

- Могу и не пить...

- Где уж! Коньяку хочешь?

Фома посмотрел на отца и широко улыбнулся. И отец ответил ему добродушной улыбкой.

- Эх ты... чёрт! Пей... да смотри, - дело разумей... Что поделаешь?.. пьяница -проспится, а дурак -никогда... будем хоть это помнить... для своего утешения... Ну и с девками гулял? Да говори прямо уж! Что я- бить тебя, что ли, буду?

- Гулял... была одна на пароходе... От Перми до Казани вез ее...

- Ну...- Игнат тяжело вздохнул и, насупившись, сказал: -Рано опоганился...

- Мне двадцать лет... А ты говорил, что в твое время пятнадцатилетних парнишек женили...-смущенно возразил ему сын.

- То -женили... Ну, ладно, будет про это говорить... Ну, повелся с бабой, - что же? Баба - как оспа, без нее не проживешь... А мне лицемерить не приходится... я раньше твоего начал к бабам льнуть... Однако соблюдай с ними осторожность...

Игнат задумался и долго молчал, сидя неподвижно, низко склонив голову.

- Вот что, Фома, - вновь заговорил он сурово и твердо, - скоро я помру... Стар. В груди у меня теснит, дышать мне тяжело... помру... Тогда всё дело на тебя ляжет... Ну, сначала крестный поможет тебе - слушай его! Начал ты... не худо, всё обделал как следует, вожжи в руках крепко держал... Дай бог и впредь так же... Знай вот что: дело - зверь живой и сильный, править им нужно умеючи, взнуздывать надо крепко, а то оно тебя одолеет... Старайся стоять выше дела... так поставь себя, чтоб всё оно у тебя под ногами было, на виду, чтоб каждый малый гвоздик в нем виден был тебе...

Фома Смотрел на широкую грудь отца, слушал его густой голос и думал про себя:

"Ну, не скоро ты помрешь!"

Эта мысль была приятна ему и возбуждала в нем доброе, горячее чувство к отцу.