Золотое солнце вспыхнуло в последний раз алым пожаром на небе и погрузило свой огненный шар в мгновенно посиневшие воды Дрина,

И, словно приветствуя этот алый закат, прогудела первая дальнобойная австрийская гаубица.

За первой неприятельской пушкой прогремела вторая… И, точно спеша и перебивая одна другую, мощными, страшными ударами загудели орудия со всего австрийского фронта.

Последний придвинулся значительно ближе к сербским позициям. Теперь уже можно было простым, не вооруженным биноклем, глазом, рассмотреть его конные и пешие части. Можно было различить, как огромная синяя лавина закопошилась, окапываясь на выбранных ей позициях. Стали поминутно теперь показываться то здесь, то там белые облачка разрывающейся австрийской шрапнели… Все чаще и чаще запрыгали тяжелые снаряды, воронкой разворачивая землю и с оглушительным грохотом и треском разлетались фонтаном осколки. Несколько таких снарядов упало неподалеку от траншей, занятых батареей капитана Петровича. Тяжелое, громыхающее плюханье возвестило капитана о близости такого снаряда и, едва успели его люди укрыться за тяжелыми металлическими щитами, как страшный снаряд разорвался в самом сердце траншеи, повредив две батарейные полевые пушки.

- К орудиям! - скомандовал Танасио и первый взял y ближайшей к нему пушки прицел.

- С Богом, пли!

Загремели хором легкие полевые орудия… Следом за ними загудели и тяжелые пушки в соседних с горными позициями траншеях.

Им, с утроенным ожесточением, отвечали австрийские мортиры и гаубицы, защелкали, затрещали пулеметы и целый дождь свинца полился на головы передового сербского отряда, защищающего свои позиции.

Поняли ли австрийцы или они угадали о малочисленности противника, но только орудия их теперь ахали непрерывно, a синяя лавина перекатывалась все чаще и чаще, все ближе и ближе передвигая свои окопы к сербским позициям.

Бледный, сосредоточенный стоял на вышке горы капитан Танасио, руководя прицелами своей батареи. Между выстрелами орудий он то и дело подносил бинокль к глазам, зорко оглядывая ведущую от леса, среди кукурузных полей, дорогу, По этому пути должно было подойти к ним давно и страстно, ожидаемое войско королевича.

Вдруг он вздрогнул.

- Танасио, они открыли наши траншеи и сыпят сюда непрерывно! Гляди! - услышал отважный капитан голос брата и, бледный, без кровинки в лице, Иоле предстал перед ним.

- Четыре наши орудия уже погублены… орудийная прислуга успела смениться три раза… У трех пушек отбиты замки… О, Танасио! Если бы можно было броситься в штыки на этих проклятых! - заключил взволнованный Иоле дрожащим голосом.

- Ты обезумел, мальчик; две тысячи - против сорока тысяч! Нет, соколенок, мы не смеем дарить им свою жизнь, a с ней и занятые позиции… Надо держаться, пока не придут наши… Надо удержать наши траншеи до появления славного юнакского войска… Удержать - чего бы это нам ни стоило.

Капитан Танасио хотел прибавить что-то, но вдруг замолк на полуслове.

Тяжело рухнул огромный снаряд и разорвался совсем близко от них, застилая все черным, густым дымом.

За ним упал по соседству второй, a через минуту и третий. Теперь аккуратно, через каждый определенный срок, ложились, взрывая фонтаны земли, травы, песка и каменьев зарывающиеся глубоко воронкой в почву и разворачивающие ее вместе с деревьями и кустами, снаряды.

Дым не рассеивался ни на минуту. В его густых облаках работали теперь сербские артиллеристы.

Все меньшее и меньшее число сербских орудий отвечало неумолкавшим тяжелым австрийским пушкам. И соседняя с батареей Петровича артиллерийская часть тоже значительно понизила свой грозный голос.

Но вот почему-то замолкли сразу дальнобойные и мелкие орудия на австрийском фронте. Прекратила и свой непрерывный, жужжащий вой неприятельская шрапнель.

Дым понемногу стал рассеиваться… Но то, что увидели храбрецы-сербы сквозь эти рассеявшиеся остатки дыма, заставило невольно дрогнуть их мужественные сердца.

Австрийские орудия прекратили артиллерийскую дуэль, но зато синяя лавина кавалерии и пехоты с диким, потрясающим криком неслась прямо на сербские позиции…

К Танасио Петровичу подлетел на взмыленном коне весь потный и запыленный ординарец генерала:

- Господин капитан… Его Превосходительство приказал держаться и держаться… Чтобы до последней возможности, до последнего орудия…

- Сколько y вас их осталось сейчас? - трепетным голосом спрашивал Петровича молоденький адъютант начальника отряда.

- Увы, господин поручик, только два, - получился лаконический ответ.

- Все равно! Генерал приказал держаться. Разведчики донесли только что, что наши недалеко.

- Слава Господу… Скажите генералу, что если понадобится, мы умрем на своем посту, но в плен, во всяком случае, не сдадимся и не сдадим оставшихся орудий, клянусь!

До ушей Иоле долетел этот отважный ответ, достойный его героя-брата. Юноша весь загорелся, весь ожил, услыша его. Глаза его сверкнули, как раскаленные уголья. Он бросился с криком «живио» к двум уцелевшим от австрийских снарядов орудиям, с оставшейся y них в живых батарейной прислугой и в последний раз скомандовал: пли! В последний раз, потому что передовые части синей лавины уже докатились до подножия горы, занятой их батареей и сейчас ожесточенно дрались с пехотинцами-юнаками, защищавшими там внизу гору.

Иоле быстро вынул из кобуры револьвер и послал несколько выстрелов туда, в самую гущу синих мундиров и синих кэпи. Потом снова кинулся к орудиям и стал наводит одно из них на ряды приближавшихся швабов.

Тут же, рядом, Танасио работал y другого…

- Бери прицел вернее, Иоле, - хриплым голосом крикнул старший Петрович и поднял руку… Грянул выстрел, но не пушечный, a короткий, трескучий, ружейный… И капитан Танасио, взмахнув руками, грохнулся о землю с простреленной головой.

Иоле скорее угадал, нежели увидел смерть брата… Больно-больно сжалось его сердце и слезы на миг увлажнили глаза… Но горевать было некогда…

Синяя лавина, уничтожив защитников сербских траншей, уже вкатывалась на гору, уже вливалась в голову батареи…

На миг ужас сковал душу Иоле жуткими, ледяными оковами… Он уже видел озверевшие, ожесточенные лица передовых неприятельских солдат. Они со штыками наперевес уже ворвались на гору.

- Сдавайтесь! Сдавайтесь! - закричал ломанным сербским языком ведущий нападение австрийский офицер.

На миг все заволокло туманом в глазах Иоле… В этом тумане он только смутно различил перебитые свои батарейные орудия; трупы погибшей на своем посту орудийной прислуги и две еще целые и невредимые пушки, оставшиеся чудом неиспорченными под огнем неприятельских орудий. Быстрая мысль вихрем осенила молодую голову Иоле.

Эта мысль шепнула ему, как избежать возможности захвата ненавистными швабами этих двух yцелевших орудий.

И вот, отважный юноша решился. Он кинул взглядом в сторону сраженного насмерть Танасио.

Капитан Петрович старший лежал распростертый y колеса одного из своих орудий. Алая струйка крови тоненькой лентой пересекала его лоб.

Уже успевшие остеклеть широко раскрытые глаза были обращены в небо…

- Прощай, бедный, дорогой Танасио, - прошептал Иоле; - иду, мой герой-брат, следом за тобой.

И юноша, осенив себя крестным знаменем, рванулся к обоим уцелевшим орудиям, стоявшим одно близ другого. Это было как раз вовремя, потому что австрийцы уже с оглушительными криками, со штыками наперевес, ворвались в сербские траншеи. Грянул револьверный выстрел и над самой головой Иоле прожужжала неприятельская пуля…

- Сдавайтесь же, черт вас возьми, наконец! - закричал в бешенстве бегущий прямо на него, Иоле, офицер-австриец.

Но юноша знал, что ему надо было теперь делать. С быстротой стрелы подкатил он одно из уцелевших орудий на самый край обрыва и изо всей силы толкнул его вниз. Миг… и, перекувыркиваясь в воздухе, небольшая полевая пушка стремительно понеслась в озеро. Плеск воды, короткий и быстрый и новое торжествующее «живио» Иоле привело в бешенство не ожидавших ничего подобного швабов. Грянул новый выстрел… Лицо Иоле исказилось страданием. Пуля ударила ему в грудь… Но он не обратил внимания на рану… Со сверхъестественной силой, истекающий кровью, юноша бросился ко второму орудию и, прежде нежели налетевшие на батарей швабы, могли сделать с ним что-либо, Иоле вместе с орудием покатился с обрыва вниз…