Представители канадского министерства по делам северных территорий и датские чиновники, выступавшие от имени Гренландии, высказывали тревогу по поводу уменьшения численности арктических народов.

«Главная причина, — говорил один, — промышленное проникновение на Крайний Север и отсутствие законов об охране малых народов Севера. Канача за последние годы издала огромное количество распоряжений и запретов в отношении редких животных. Неужели ценность эскимосских племен меньше ценности гикающих журавлей? Когда умирает от голода целая эскимосская семья где-нибудь на Баффиновой земле, мало кто об этом знает. А когда ловят браконьера с парой серебристых форелей, в печати поднимается такая кампания, будто от этой пары рыбешек зависит благосостояние нации…»

Из другой речи зарубежного делегата запомнилось:

«Образование эскимосов и индейцев построено так, что практически, окончив школу, они не могут поступить в университет. Даже среднее образование эскимоса и индейца — это фикция…»

И когда на трибуну вышел индеец, Маша вся обратилась в слух.

— Белый человек, — говорил он, — живет на канадской земле по договору с нами, исконными жителями этой земли. Но оказалось так, что гости стали хозяевами, а сами хозяева не могут определить своего политического положения в собственной стране. Если ты индеец или эскимос, у тебя по существующим законам есть право на образование и медицинское обслуживание. Но все эти блага ты получаешь, когда находишься в резервации. А если не хочешь довольствоваться положением второсортного гражданина и покидаешь резервацию, все твои даже самые мизерные права разлетаются в прах. Индеец и эскимос в большом городе беззащитны…

Слушая эти речи, Маша вспоминала обширные статьи об абстрактном гуманизме. Но, оказывается, есть еще и ограниченный гуманизм; типичные представители этого гуманизма сидели здесь же, в уютном зале, и толковали о необходимости принять меры по охране исчезающих племен. Слова их звучали обидно — говорилось будто бы не о людях, а о живых украшениях земли, которая без малых народов Севера потеряет значительную часть своего очарования.

На второй или третий день развернувшейся дискуссии в зале заседаний появилась девушка, одетая несколько смело: очень яркая кофточка и брючки, плотно облегающие фигуру. Такие туалеты Маша видела до того лишь на улицах Торонто.

Машу познакомили с этой девушкой, назвавшейся Мери Карпентер.

— Вы с Чукотки? — удивилась Мери.

— Да, — ответила Маша по-английски.

— Тогда мы могли бы быть родственниками.

Маша недоуменно пожала плечами.

— Мой дед, — пояснила Мери Карпентер, — был крупным торговцем пушниной. Он жил и в Сибири и на Чукотке. А когда там, у вас, большевики захватили власть, дед переехал сначала на Аляску, потом в Тиктоюктак, где я и родилась.

Вечером, за ужином, Маша, к удивлению товарищей, вдруг хлопнула себя по лбу.

— Что с вами, Мария Ивановна? — участливо спросил глава делегации.

— Вы читали роман Тихона Семушкина «Алитет уходит в горы»? — спросила Маша.

Оказалось, что все члены делегации читали роман.

— Вы помните американского торговца Чарли?

Все помнили его.

— Так он дед той Мери Карпентер, которая принимает участие в работе нашего совещания…

Кто-то с сомнением покачал головой.

— Конечно, она внучка не буквально Чарльза Томсона, но его прототипа, — пояснила Маша. — Я слышала из уст самого Тихона Захаровича, что прообразом Чарли Красного носа являлись два человека, и один из них, Карпентер, торговал в Кэнискуне, у южного входа в Берингов пролив, в восемнадцати километрах от Уэлена. Развалины его лавки и склада сохранились до наших дней. Карпентер упоминается и в нескольких старых книгах о Чукотке. О нем довольно тепло отзываются такие авторитетные путешественники, как Харальд Свердруп и сам Амундсен… Надо же, такая встреча!

На следующий день Маша сама разыскала Мери Карпентер. Ей удалось установить, что сама Мери Карпентер не очень-то хорошо помнила деда, потому что тот давно умер. Но родители Мери и теперь довольно состоятельные люди — имеют несколько промысловых судов, свой причал. Это позволило Мери окончить нормальную среднюю школу и поступить в университет в Лондоне.

— Я изучаю социологию и литературу, — важно заявила Мери. — После окончания университета собираюсь целиком посвятить себя заботам об улучшении жизни моего народа. Я уже несколько раз выступала по телевидению, в печати… А вы боретесь за свой народ?

Мария Тэгрынэ улыбнулась и ответила:

— Конечно.

— И это вам удается?

— Почти всегда.

— Вы счастливы?

— Да, — ответила Тэгрынэ.

— А я нет, — грустно призналась Мери Карпентер. — Плохо у меня все получается. С одной стороны, всеобщий интерес к нашему народу. Меня внимательно выслушивают, сочувствуют. И в то же время… — Она запнулась. — В последние годы так разрекламировали Арктику, что туристы туда валом повалили. Предприимчивые дельцы начали строить для них отели, базы. Иногда едешь по снежной равнине, и вдруг словно сказка. Поселочек из нескольких домиков сияет электрическими огнями. Рядом стоят ярко раскрашенные вездеходы, лыжи, люди толпятся. Издалёка как будто бы эскимосы. Так кажется, потому что покрой одежды похож. А шьют ее из яркого морозоустойчивого нейлона, подбивают гагачьим пухом, орнамент пускают по рукавам и подолу… Это туристы… Ходят в наши селения, спаивают эскимосов, девушек совращают… Много у нас появилось в тундре так называемых турист-бэби… Вот так и живем… Я тут слышала, что вам разрешат поездку на Север. Не очень огорчайтесь, если увидите целые селения в полупьяной спячке, когда охотники не выходят на промысел, когда голодные дети бродят вместе с собаками по помойным ямам. Эскимосы тут ни при чем…

По мере того как Мери рассказывала, с нее сходил еле уловимый налет чего-то чуждого, и Маша видела в ней обыкновенную девушку-эскимоску из Ново-Чаплина или Нунямо. Невольно подумалось: «Как все-таки ей тяжело! А наши-то… послушать бы им эту Мери Карпентер! Хотя по сравнению с другими она находится в привилегированном положении, даже учится в университете!»

Тут же решила уточнить:

— Много вас, студентов-эскимосов?

— Я одна, — тихо ответила Мери. — На всю Канаду одна…

Советская делегация побывала в Торонто, на Ниагаре, а потом Маша попрощалась со своими спутниками и отправилась в далекий Йеллоунайф.

Ей достался билет первого класса, и любезная стюардесса проводила ее в отсек, где сидели еще два пожилых господина. По карте Йеллоунайф находится на той же широте, что и Анадырь, и, хотя уже кончался апрель, Маша боялась, что будет холодно. Знания языка ей пока доставало. Правда, порой хотелось попросить собеседника написать на бумажке то, что он намеревается сказать. Но еще труднее оказалось слушать объяснения рейсов в аэропортах. Это, видимо, общая беда аэродромных дикторов всего мира — говорить как можно невнятнее.

На одной из остановок Маша выбрала соседа посимпатичнее и обратилась к нему с просьбой:

— Простите, я плохо знаю английский, не всегда понимаю, что говорят по радио, и боюсь пропустить свой рейс. Разрешите мне держаться поближе к вам.

Оказавшись без переводчика, она заговорила по-английски довольно свободно. Верно, значит, главное не в том, насколько правильно ты строишь фразу, а в том, чтобы тебя понимали.

— Я буду рад вам помочь, — ответил солидный сосед. — Вы откуда?

— Из Советского Союза.

— А, русская! — понимающе закивал канадец. — Очень рад. Я был трижды на выставке «ЭКСПО» и каждый раз посещал павильон вашей страны. Вся наша печать сходится во мнении, что вашим павильоном вы завоевали в обеих частях американского материка больше друзей, чем можно было ожидать. Молотьши! — добавил он по-русски. — Я инженер, работаю в системе Си-Би-Си. Сейчас лечу на Север, чтобы изучить возможность строительства телевизионной станции к северу от Йеллоунайфа.

— А в Йеллоунайфе есть телевидение? — спросила Маша.