Но не так было тогда на Западе Европы: там именно в это самое время, т. е. к концу девятого и в начале десятого века, начали в первый раз намеренно искажать некоторые догматы и древние уставы Церкви; многие нововведения, мало-помалу вошедшие в Церковь Римскую еще прежде в виде частных мнений и употреблявшиеся только по местам, теперь наперекор Востоку, осмелившемуся обличать их, получили, по голосу пап, всеобщую важность для их паствы или даже возведены на степень догматов. Это особенно должно сказать по отношению к двум главнейшим заблуждениям Римской Церкви: учению о главенстве папы и учению об исхождении Святого Духа и от Сына. Властолюбие пап и их виды на верховное владычество в Церкви не раз обнаруживались и прежде; но все же они были не так открыты, не так решительны и постоянны, не так обширны. Но когда этой безмерной гордыне Ватикана, начавшей с первой половины IX в. упираться особенно на подложные декреталии Исидора, воспротивился Восток, папы простерли ее до последней степени. Восседавший тогда на престоле папа Николай I первый начал распространять в письмах своих никогда не слыханную мысль, что Римский престол имеет право судить всех на земле, даже императоров и патриархов, не подлежа сам ничьему суду [*608]; а преемник Николая Адриан чрез своих миссионеров в Константинополе постановил даже на Соборе (беззаконном, бывшем против Фотия в 869 г.) правило, что власть Римского первосвященника выше власти самих Вселенских Соборов, которые потому не имеют права судить его [*609]. С тех пор поддержание и распространение этого лжеучения сделалось любимейшим предметом попечений для всех последующих пап и их поборников до настоящего времени. Учение об исхождении Святого Духа и от Сына также было известно на Западе еще в VII и VIII вв., но известно только как мнение некоторых ученых; мало-помалу принято оно в Церкви Галликанской, по настоянию Карла Великого, вскоре проникло в Германию и Испанию, и, однако ж, многие из ученых даже в тех странах явно ему сопротивлялись; сам папа Лев III торжественно отверг это прибавление как несообразное с древним Символом веры, и во всей Церкви Италийской оно действительно не употреблялось. Но вот Собор восточных епископов при Фотии осуждает это нововведение — и неуступчивый папа решается возвести его на степень догмата, осудивши со своей стороны восточных первосвятителей за противомыслие и повелевши Реймскому архиепископу Гинкмару, считавшемуся тогда ученейшим мужем на Западе, во что бы то ни стало, вопреки учению святых Соборов и святых отцов защитить новоизмышленный догмат своей Церкви [*610]. Таково было начало, неосмотрительно принятое в это время римскими католиками для своего вероучения! На словах они продолжали утверждать, как и доселе утверждают, что их Церковь свято следует определениям Соборов и древних святых отцов, а на деле было совсем другое: решились произвольно толковать Священное Писание, чтобы как-нибудь отстоять и защитить свои нововведения, совершенно несообразные с учением и святых Соборов, и святых отцов; решились — и не могут отказаться от этой гибельной решимости, не отказавшись вместе от самих нововведений; решились — и отверзли свободный вход в недра своей Церкви всем религиозным переворотам, которые испытала она с тех пор и испытывает доселе. Какое ж счастие для нас, что мы не приняли в то время веры от папы! Из начал папизма необходимо выродился лютеранизм со всеми своими видоизменениями и ужасами Реформации; из лютеранизма, как неизбежный плод, процвел ныне рационализм — а потом?.. Да мимо идет от нас чаша сия...
И не за эти ли собственно, гордые и упорные, противления Римских первосвященников истине православия попустил Господь в то время явиться на их кафедре во всей наготе мерзости запустения, какой не видано было никогда и которой невольно изумляются все здравомыслящие люди? Не упоминаем уже о том, как смотрят на пап, живших к концу IX и в продолжение всего Х в., писатели лютеранские, хотя и их строгий суд в настоящем случае оказывается совершенно беспристрастным [*611], а призовем в свидетели самих поборников власти папской. Они прямо называют эти времена несчастнейшими из всех, какие когда-либо бывали для Римской Церкви, называют этих пап чудовищами, гнуснейшими по жизни, развращеннейшими по нравам и считают для себя тяжким только повествовать об их неслыханных беззакониях [*612]. Сознаются даже, что все, что только ни терпела Римская Церковь от языческих императоров, от еретиков и от всех гонителей, когда-либо бывших, — все это было лишь детскою игрою в сравнении с теми бедствиями, какие потерпела она в течение IX и особенно Х в. от своих недостойных первосвященников [*613]. Как тени и привидения, являлись они один за другим на первосвященническом престоле, кто на год, кто на два, кто на несколько месяцев [*614], и как бы спешили превзойти друг друга развратом, корыстолюбием и всеми родами беззаконий, оставляя очень нередко всю власть над своими пасомыми в руках непотребных женщин. Как жили, так же большею частию и умирали: кто в изгнании, кто в темнице, кто от руки палача, нередко подвергаясь по смерти крайним поруганиям от той самой черни, которою прежде управляли [*615]. Каковы были архипастыри, таковы и подчиненные им пастыри: владея большими имениями, пользуясь невежеством народа, они предавались всем чувственным удовольствиям и порокам и заставляли лучших из своих единоверцев оплакивать судьбу родной Церкви [*616]. О, как несходны эти нравы римского духовенства с нравами православного духовенства на Востоке! Какая разность, особенно между нравами тогдашних пап и нравами патриархов Цареградских! Из числа тринадцати первосвятителей, восседавших в период насаждения нашей Церкви на кафедре Византийской, четыре, именно: Игнатий (867-877), Стефан I (886 893), Антоний II Кавлей (893-895) и Трифон (928-933), причислены православною Церковию к лику святых, а Антоний — даже и Церковию Западною [*617]; еще семь: Николай Мистик (895-906 и 911-925), Стефан II (925-928), Евфимий I (906-911), Полиевкт (956-970), Василий I Скамандрин (970-974), Антоний III Студит (974-984) и Николай Хрисоверг (984-996), по свидетельству современников, отличались все более или менее истинною святостию и многими пастырскими добродетелями, а некоторые [*618] притом высокими подвигами самой строгой подвижнической жизни, в чем невольно соглашаются и сами римские писатели [*619]; еще один — премудрый Фотий (857 867 и 877-886), если и подвергался бесчисленным клеветам со стороны врагов своих и папистов, доселе не престающих чернить память великого мужа, зато по всей справедливости почитался и почитается православными как пламенный ревнитель веры и поборник правды, украсивший себя страданиями за истину. И только один — Феофилакт (933-956), сын императора Романа Лакапина, возведенный на патриарший престол по обету и непреодолимому желанию отца в летах ранней юности (на 17-м году), вовсе не понимал обязанностей своего высокого звания и, занимаясь большею частию детскими играми и некоторыми светскими развлечениями, недостойно носил имя первосвятителя [*620]. В то же время современные летописцы свидетельствуют о благочестии, процветавшем в святых обителях и пустынях Греции и Востока; упоминают о многих святых мужах, с которыми любили беседовать сами императоры, о великих подвижниках, обладавших даром прозорливости, чудесных исцелений и другими духовными дарованиями [*621]; и подробнейшие жизнеописания преподобного Афанасия Афонского (июля 5), Михаила Малеина (июля 12), Луки, нового столпника (декабря 11), Павла Латрского (декабря 15), с которым переписывались император Константин Багрянородный и болгарский царь Петр [*622], Никона Армянина [*623] и других как нельзя более оправдывают эти свидетельства. Мы вовсе не думаем утверждать, чтобы IX и Х вв. по состоянию благочестия на Востоке могли вполне равняться с лучшими, первенствующими веками христианства, но никогда же не согласимся назвать эти века и временами упадка благочестия, когда оно еще так живо было в тех, которые поставлены быть образцами и руководителями других к нравственному совершенству. И можем ли без чувства искренней признательности вспомнить здесь, что эти достойные пастыри греческие, сообщивши нам святую православную веру во всей ее чистоте и неповрежденности, в то же время сообщили народу русскому и дух древнего христианского благочестия? Первый наш первосвятитель, прибывший к нам из Греции, был муж высокой святости, сопричисленный потом к лику святых, а чрез несколько лет перенесено к нам со святой горы Афонской истинное подвижничество, так быстро процветшее на горах Киева и вскоре распространившееся по всему пространству земли Русской.
