— Ты сам ответил на свой вопрос.

Фыркнув, Мур уселся в прежнюю позу. Рядом с ним ровно дышала Леота. Ее кресло превратилось в кровать.

Мур смежил веки, но присутствие Юнгера не давало ему вернуться в приятную дремоту. Он услышал вздох и нетвердые шаги, но не открывал глаз, надеясь, что Юнгер упадет и уснет. Но поэт не упал.

Внезапно по салону раскатился торжественный и жуткий баритон:

— В больнице святого Иа-акова я детку свою отыскал. Холодная, милая, сла-авная лежала на длинном столе…

Мур ударил левой, целя в солнечное сплетение. Промахнуться было невозможно, но удар получился слишком замедленным. Юнгер успел поставить блок и с хохотом отступил.

Леота села и потрясла головой.

— Что ты здесь делаешь?

— Сочиняю, — ответил Юнгер. — Сам. — И добавил: — С Рождеством.

— Иди к черту! — буркнул Мур.

— Мистер Мур, я поздравляю вас с женитьбой!

— Спасибо.

— Позвольте поинтересоваться, почему я не был приглашен.

— Мы решили не праздновать.

— Леота, это правда? Старого товарища по оружию не пригласили на свадьбу только потому, что он недостаточно казист на ваш утонченный вкус?

Леота кивнула. Она уже окончательно проснулась.

Юнгер ударил себя по лбу.

— О! Я ранен в самое сердце!

— Почему бы тебе не убраться туда, откуда пришел? — вспылил Мур. — Спиртного там — море разливанное.

— Не могу же я присутствовать на рождественской мессе в состоянии алкогольного опьянения…

— Ты и на заупокойную мессу способен прийти в стельку пьяным.

— Это намек, что вам с Леотой хотелось бы побыть наедине? Я понял.

Он повернулся и побрел по проходу. Спустя некоторое время Мур услышал его храп.

— Надеюсь, больше мы его никогда не увидим, — хмуро произнесла Леота.

— Почему? Он же безобидный пьяница.

— Безобидный? Он нас ненавидит. Потому что, в отличие от него, мы счастливы.

— По-моему, он счастлив только в те минуты, когда ему тошно, — с улыбкой сказал Мур. — И когда падает температура. Юнгер любит «холодный сон», потому что он похож на кратковременную смерть. Однажды он сказал, что член Круга умирает много раз. Потому-то он и вступил в Крут.

Помолчав с минуту, Мур спросил:

— Ты говоришь, более длительный период сна не повредит?

— Да. Никакого риска.

Тем временем на одном из Бермудских островов Рождество выгнали в прихожую, потом — за порог. Дрожа, как продрогшая собака, стояло оно за дверью, ведущей в их мир. В мир Леоты, Мура и Юнгера.

А на борту «Стрелы», летящей против времени, Мур вспоминал далекий новогодний бал. Женщина, которую он полюбил на том балу, сидела рядом с ним. Он вспомнил другие праздники Круга и подумал, что мог бы пропустить их, ничего не потеряв. Он вспомнил «Аква Майнинг», где еще несколько месяцев тому назад работал главным технологом, и решил, что теперь эта профессия не для него. Цепь времен порвалась, и соединить ее он не может. Он вспомнил свою прежнюю квартиру, где не бывал с тех пор, как вступил в Круг, вспомнил близких ему людей, в том числе Диану Деметрикс, и подумал, что вне Круга у него не будет никого, кроме Леоты. Только Уэйн Юнгер неподвластен старению, ибо он — на службе у вечности. Но и он, возможно, решится выйти из Круга, откроет бар и соберет собственный Круг из отбросов общества.

Внезапно Мур ощутил невыразимую усталость и тоску. Он заказал призрачному слуге мартини и протянул руку к нише, в которой появился бокал. Потягивая коктейль, он сидел и размышлял о мире, над которым летела его «Стрела».

Надо быть как все, решил он. Мур не знал современного мира — ни его законов, ни искусства, ни морали. Типичный представитель Круга, он реагировал, в основном, на цвет, движение, удовольствие и изысканную речь; его познания в науке безнадежно устарели. Он был богат, но всеми его финансами ведал Круг. Он располагал только универсальной кредитной карточкой, которая, правда, позволяла ему приобретать любые товары и услуги. Периодически он проверял свои счета и балансовые ведомости, убеждаясь, что о деньгах можно не беспокоиться. Но все же он не мог избавиться от тревоги, размышляя о своем возвращении в мир смертных. Наверное, они сочтут его занудой, ханжой, клоуном, каким он выглядел этим вечером. И самое страшное: теперь его человеческая сущность не будет скрыта лоском Круга.

Юнгер храпел. Леота дышала тихо и ровно. «Стрела» достигла Бермудского архипелага и опустилась на один из островов.

— Прогуляться не хочешь? — спросил Мур жену возле трапа.

— Извини, дорогой, я устала, — ответила она, глядя на Обитель Сна.

— А я еще не готов.

Леота повернулась к нему. Он поцеловал ее.

— Спокойной ночи, милая. До встречи в апреле.

— Апрель — самый жестокий месяц, — заметил Юнгер. — Пошли, инженер. Пройдемся до стоянки ракетомобилей.

Они пересекли взлетно-посадочную площадку и вышли на широкую дорогу, ведущую к гаражу.

Ночь была прозрачна, словно хрусталь, звезды сверкали, как елочная мишура, а орбитальный бакен — как золотой самородок на дне омута.

— Хорошая ночь для прогулки.

Мур что-то проворчал в ответ. Порыв ветра осыпал его щеку тлеющими крупицами табака. Поэт хлопнул его по плечу.

— Пошли в город, а? Это сразу за холмом. Дойдем пешком.

— Нет, — процедил сквозь зубы Мур.

Они двинулись дальше.

— Не хочется сегодня быть одному, — признался Юнгер возле гаража. — Такое чувство, будто я напился вытяжки из столетий и неожиданно обрел мудрость, которая никому не нужна… Я боюсь…

— Все, — перебил Мур. — Пора прощаться. Ты поезжай дальше, а мы сойдем здесь. Желаю приятно развлечься.

Они не пожали друг другу руки. Мур проводил поэта взглядом до гаража, повернулся и зашагал по подстриженному газону к саду.

Ориентироваться в зарослях было трудно, и вскоре Мур заблудился. Поплутав, он все же выбрался из чащи на поляну, залитую звездным светом, где высились руины, где тени двигались, когда менялось направление ветра

Под ногами хрустела сухая трава. Мур уселся на поваленную колонну и раскурил трубку.

Вскоре от холода заныли пальцы, но Мур не двигался. Ему хотелось вмерзнуть в пейзаж, стать памятником самому себе. Он призывал дьявола, предлагая ему душу в обмен на возможность вернуться с Леотой в родной Фриско и заняться прежним делом. У него, как у Юнгера, возникло ощущение, будто он постиг мудрость веков, которой невозможно найти применение. Наконец ледяной ветер согнал его с места. Мур перебрался к фонтану, под которым возвышался не то спящий, не то мертвый Пан. «„Холодный сон“ богов, — подумал он. Когда-нибудь Пан проснется и заиграет на свирели, и лишь ветер среди высоких колонн будет вторить ему, да шаркающая поступь потревоженного робота-смотрителя. К тому времени люди позабудут мелодии праздников. В крови самых злобных и раздражительных из них врачи найдут вирус злобы и раздражительности и создадут против него вакцину. И машина легкомыслия, лишенная эмоций, будет постоянно генерировать в сердцах людей, погруженных в сладкие сны, ощущение радости. И не найдется среди потомков Аполлона никого, кто сможет хотя бы повторить древний клич, разносившийся над водами Понта много рождественских ночей тому назад.»

Мур подумал, что напрасно поспешил расстаться с Юнгером. Сейчас ему казалось, он видит мир глазами этого человека. Поэт явно боялся будущего. «Но все-таки, почему он не уходит из Круга? Может быть, получает мазохистское наслаждение, видя, как сбываются его ледяные пророчества?»

Стряхнув с себя оцепенение, Мур направился к каменной ограде сада. Замерзшие пальцы ног болели, и он побежал трусцой.

Наконец он остановился. Перед ним лежал мир, похожий на ведро, заполненное водой. В воде отражались звезды. Мур стоял на ржавом краю ведра и глядел на каменные плиты, на которых они с Леотой загорали несколько дней (месяцев) тому назад. В тот раз он рассказывал ей о своих агрегатах. Он по-прежнему верил, что когда-нибудь его детища превратятся в огромные и прекрасные сосуды жизни. Но сейчас он, как и Юнгер, опасался, что к тому времени мир утратит что-то очень важное, и чудесные новые сосуды, увы, будут заполнены не до краев. Он убеждал себя, что Юнгер ошибается, что своенравный век вовсе не обязан осуществлять его вымороченные пророчества, и у Пана, когда он заиграет на свирели, кроме робота-смотрителя, найдутся и другие слушатели. Он изо всех сил старался в это поверить.