— Я самый! А на что я тебе, дед, нужен?
— Стало быть, нужон, раз спрашиваю…
И тут из-за спины старика выскочил мальчишка лет двенадцати и бросился к комиссару:
— Папаня!
— Васька?! Василек?!! — не веря своим глазам, крикнул комиссар и сгреб сына в охапку.
— Да откуда же ты взялся, Васенька?! Ха! Ой, дела!.. Гляди, ребята, сын мой! — радостно говорил он обступившим его бойцам.
— Подвезло, комиссар!.. Счастье-то привалило, — заулыбались красноармейцы.
— Постой, Вася… А мамка где?
Мальчишка высвободился из рук отца и всхлипнул.
— Нету… мамки вашей. Нету, — тихо сказал старик, и, размотав онучу, вынул измятую бумажку. — Вот. Читай. Тут все обсказано. Сестре ее писали.
Лозовой схватил листок. Строчки прыгали перед глазами, расплывались:
«Уважаемая Мария Кузьминишна!
Пишет сестры Вашей, Натальи Кузьминишны, соседка… Наталью, сестру Вашу, 20 сентября схватила дома контрразведка… Белые лютуют в Ростове день и ночь. Говорят, у нее листовки нашли… Сильно били и издевались… Через три дня снова нагрянули, изверги. Искали Василька. Но его спрятали. Офицер жандармский ругался очень и сказал, что если они «ублюдка комиссарского» не найдут, то спалят весь наш барак… 27 ночью Наташу в боготяновской тюрьме расстреляли…»
Черные, зеленые, красные круги завертелись перед, глазами Лозового. Он тяжело опустился на патронный, ящик.
«Наташи нет… нет Наташи… убили голубку мою золотопогонники… Убили… Убили!» — стучало в висках. Взяв себя в руки, кое-как дочитал:
«…Посылаем к Вам племянника Вашего, Василька, с: хорошим человеком. Оставаться ему тут никак невозможно…»
— А как же ты, дед, в Воронеж с мальцом попал? — спросил пожилой красноармеец.
— Да как попал… Дороги-то нынче кривые. Война кругом… Меня от Ростово-Нахичеванского ревкома послали. Ну… передать товарищам в Москву что надо… Бороду-то я отрастил для отвода глаз. Какой спрос с деда. Вот и согласился мальчонку прихватить с собой. Будто с внучонком в родные места пробираюсь… А тут вы как раз белых из Воронежа поперли. Ну, вот и встретились, стало быть…
Встретил комиссар Лозовой сына и в ту же ночь потерял навсегда… Недалеко от города конники белогвардейского генерала Шкуро взорвали путь. Отстреливаясь, попятился бронепоезд. Но сзади шкуровцы уже успели устроить на пути завал из телеграфных столбов. Выскочил комиссар со взводом красноармейцев завал растаскивать. А в это время из-за рощи в упор ударила по бронепоезду пушка белых… Только и успела ударить два раза. Красные артиллеристы разнесли ее в клочья. Но уже случилось непоправимое. Вражеский снаряд пробил стальную стену бронеплощадки рядом с паровозом, рванул внутри…
Лозового на бронеплощадку не пустили товарищи. Хоронить было некого… Останки Василька и еще четырех красноармейцев опустили в братскую могилу у безымянного разъезда…
Снова простор сжался до размеров паровозной будки. При тусклом свете фонаря видны лица спящих. Упрямая морщинка между бровями Сережки разгладилась. Он уже улыбался чему-то…
«Эх, Сережка-Сережка», — с трудом встал комиссар. Взял фонарь и опять, в который раз, пошел взглянуть на рейку. Вода больше не прибывала.
Комиссар привалился к стене и уснул тяжелым тревожным сном.
Вовка пил молоко. Медленно, растягивая удовольствие. Когда опорожнил кружку до дна, лагерная повариха тетя Клава спросила:
— Еще налить? С пенкой.
— Ага! — обрадовался он.
…Протянул руку… и проснулся. В животе пищало и визжало. Очень хотелось есть. Вовка открыл глаза и долго не мог понять, где он. Потом вспомнил вчерашний день. Страшный!.. Он огляделся. Вокруг — никого. Вскочил. Все сидели на тендере.
— Ну вот и Вовка, — весело сказал комиссар. — Э-э-э, брат, что это ты такой хмурый?.. Может, для поднятия духа молочка попьешь?
У Вовки от обиды дрогнули губы. Он отвернулся и, чтобы не заплакать, крепко зажмурился. Но тут к его губам прикоснулась кружка, и в рот полилось густое теплое, парное молоко. Вовка схватил кружку вместе с чьей-то рукой и пил, пил, пил, не переводя дыхания, не открывая глаз, боясь, что кружка вдруг исчезнет.
— Передохни! Захлебнешься! — раздался над ухом Сережкин голос. — У нас много еще.
Вовка открыл глаза и засмеялся громко, радостно. Жизнь полна чудес! Он пьет настоящее парное молоко. В руках старика Семеныча еще целое ведро. Он огляделся вокруг. Ой, как все изменилось с вечера! Хотя над ущельем еще пролетают черные лохматые тучи, но дождя нет. Нет и водопадов. Только кое-где со скал бегут тоненькие струйки. И вода ого как опала!.. За тендером тянется вереница уже сухих вагонных крыш. А на высокой бетонной стене спокойно жует сено стадо дяди Гордея. И сам Гордей расхаживает между ними с ведром в руках. Присел на корточки около большой черной коровы…
«Ох ты-ы! Как же сразу не догадался. Вот откуда молоко взялось! Гордей доит корову». Вовке кажется даже, что он слышит, как в ведро звонко ударяют струйки: «Вз-зы-ы! Вз-зы-ы!»
А как дядя Гордей забрался на стену? Он же плавать не умеет… И раненый часовой, который вчера метался и бредил, сидит как ни в чем не бывало рядом со стариком Семенычем. А между коленями винтовка стоит. Настоящая. Боевая!.. А что если попросить поцелиться из винтовки?.. Но тотчас его внимание привлек знакомый рокочущий звук. Он поднял голову и закричал радостно:
— Самолет! Самолет летит!
Все вскочили. Над ущельем летел маленький самолет с красными звездами на крыльях.
— Я говорил! — прыгал от радости Вовка. — Нас спасут на самолетах, как челюскинцев с Северного полюса!
Пролетая над поездом, самолет покачал крыльями. Потом он скрылся за горой, вновь появился и пролетел еще ниже. Было видно даже голову летчика. От самолета отделилась черная точка с красным хвостом и стремительно полетела вниз.
— Вымпел! Вымпел сбросил! — закричал красноармеец Антон.
То ли летчик плохо рассчитал, то ли резкий ветер дунул не вовремя, но вымпел, светлый мешочек, набитый песком с вложенным в него письмом, зацепился своим алым матерчатым хвостом за ветку дерева над самым ущельем и беспомощно повис на полпути к земле.
Вовка чуть не плакал от досады.
— Ничего, — утешал его Сергей, — главное, они теперь знают, что мы здесь. И скоро придут на помощь.
Вода спадала медленно. Ущелье было похоже на длинное озеро с отвесными берегами, заполненное желто-серой густой водой. А посредине — поезд, как кит на отмели. Брюхо в воде, а спина наружу.
В полдень по ущелью понеслись какие-то звуки.
— А ну цыть! — приказал комиссар. Прислушался: — Так и есть: паровоз гудит.
— Сигналит, азбукой Морзе кричит, — на ухо комиссару шептал Сергей. — Только понять трудно:…то…ло….ве…
— Верно, Сережа, сигналит… Ты азбуку Морзе хорошо знаешь? Тогда возьми мой блокнот. Записывай. Потом разберемся…
Ветер пахнул в их сторону. Теперь явственно донеслись прерывистые, частые гудки паровоза: точка… тире… точка…
Сергей читал и записывал в блокнот: «Кто за обвалом? Отвечайте. Прием». Лица взрослых повеселели. Помощь пришла. Вовка козленком прыгал по тендеру, хватал всех за руки, выкрикивал:
— Я говорил! Нас не забыли!.. Как челюскинцев!..
— Правильно, Вовка, — похвалил комиссар. — А теперь молчок! Передавать ответ будем… — Комиссар осекся и огляделся вокруг растерянно. Тихо, будто самого себя, спросил: — Передавать-то чем? Машина холодная. Пару нет. Гудок не работает. Кричать? Что толку. Не докричишься.
Сережке было мучительно-неловко смотреть на расстроенное лицо комиссара. Мысли заметались в поисках выхода:
— Ага! — закричал он так, что все вздрогнули. Мигом съехал по горе угля с тендера в будку паровоза и вновь появился с горном в руках: — Такой звук! Лучше паровоза!
— Ну, знаешь!.. — только и сказал комиссар и так глянул, что Сережка покраснел, будто принял дорогую награду. — Передавай! Да не спеши: «Товарный 162 бис тчк Всего семь человек тчк Пять взрослых зпт двое детей тчк Здоровы ждем указаний тчк Машинист Лозовой». Ну-ну! Передавай, что приказываю: «…двое детей…»
