Деканозов и Кобулов были осведомлены о позиции Сталина видеть во всем происки Лондона и старательно подсовывали Центру информацию «Лицеиста».
Надо отдать должное Меркулову и Фитину: значительную часть сведений, полученных от провокатора, они, руководствуясь опытом, здравым смыслом и интуицией, отсеивали, но кое-что все же попадало на столы Сталина и Молотова и играло какую-то роль в компрометации честной информации.
Лаврентий Берия, самый умный человек в окружении вождя, к тому же профессиональный чекист, не мог не понимать ситуации. Но открыто выступить против Сталина, опровергать его убежденность, было слишком опасно. Собственные же интересы Берии были для него важнее интересов страны.
После окончания войны в советском плену оказался сотрудник гестапо Зигфрид Мюллер, работавший в отделе, который занимался аккредитованными в Берлине иностранцами. На допросе в мае 1947 года он показал, что Орест Берлинкс был агентом гестапо, фашистом по убеждениям. Дезинформацию для него готовил оберфюрер СС Рудольф Ликус, однокашник Риббентропа по гимназии, специально прикрепленный к германскому МИДу. Отдельные моменты «дезы» согласовывались не только с министром, но и с Гитлером. Сегодня в литературе можно встретить два утверждения, невольно смягчающих вину тогдашнего руководства и лично Сталина за неподготовленность страны в должной степени к отражению агрессии. Во-первых, в пресловутые «инстанции» наряду с достоверными сведениями попадала и дезинформация, просто противоречивые данные. Во-вторых, в Центре разведки тогда не существовало аналитического подразделения[94], способного на научной основе обрабатывать поступающие материалы и делать на их основе глубокие и обоснованные выводы.
Все это так, однако количество и качество «дезы» не шло ни в какое сравнение с фактами достоверными и убедительными, поступающими, к тому же, от самостоятельных источников из разных стран. Отдавать предпочтение «дезе» можно было только при очень большом желании верить не очевидному, но именно желаемому. И далее. Разумеется, любая разведка должна иметь в своем составе аналитическое подразделение, но в данном случае все признаки надвигающейся войны были налицо, понять их важность можно было и без подсказки, пускай самых высококвалифицированных аналитиков. К тому же, хоть такой отдел отсутствовал в разведке, но в стране он существовал в виде Генерального штаба Красной Армии. Генштаб получал информацию не только от собственного Разведупра, но и от разведки НКВД и НКГБ. Даже после разгрома лучших кадров РККА в Генштабе и наркомате обороны СССР оставалось достаточное количество умных генералов, способных правильно и трезво оценить складывающуюся обстановку. Уже после войны маршал Георгий Жуков откровенно признал, что военные (и он в том числе — тогдашний начальник Генштаба) были недостаточно настойчивы в своих докладах Сталину…
Валентин Бережков был единственным сотрудником полпредства, который имел возможность наблюдать Гитлера вблизи. Естественно, Александр не мог упустить такую возможность — порасспросить Валентина о фюрере. Сам Коротков видел Гитлера только один раз — на приеме в итальянском посольстве, куда пригласили по протоколу нескольких советских дипломатов. Вопреки распространенному представлению оказалось, что Гитлер достаточно высокого роста — 176 сантиметров, и во внешности его нет ничего «нордического»: волосы темно-каштановые (быстро седеть фюрер начал после Сталинграда), глаза, правда, «арийские» — бледно-голубые, черты лица неправильные.
Фюрер был одет в серый мундир, но без знаков различия, «адлер» — серебристый орел с распростертыми крыльями и свастикой в когтях — не над правым карманом, как в вермахте, а на левом рукаве, чуть выше локтя, так носили в войсках СС. В отличие от Геринга, на мундире которого живого места не оставалось от бесчисленных орденов, звезд и медалей, Гитлер постоянно носил только «Железный крест» первого класса, полученный на фронте в Первую мировую войну, знак тяжелого ранения, и золотой партийный значок. В конце той войны он был ранен в ногу и отравлен газами. Это привело к параличу зрительного нерва и временной слепоте. Зрение к Гитлеру вернулось, но восстановилось не полностью. Однако очками фюрер пользовался только когда был один, и никогда не появлялся в них на людях. Чтобы как-то учитывать этот физический недостаток фюрера, все деловые бумаги для него печатали на специально заказанных пишущих машинках с литерами высотой в 12 миллиметров: такой шрифт он мог читать без очков.
На приеме Гитлер держался раскованно, улыбался, держался доступно, иногда шутил, особенно с дамами. И все-таки Коротков, да, похоже, и не он один, прямо-таки физически ощущал отрицательную, вызывающую неосознанную тревогу, энергетику, исходящую от этого человека.
После нападения на Польшу в сентябре 1939 года Гитлер в своей речи поклялся, что, надев в связи с начавшейся войной китель, он не снимет его до самой победы или умрет. С тех пор он никогда больше не носил штатской одежды; только китель, шинель или кожаное, военного кроя пальто и офицерская фуражка. Один из иностранных дипломатов как-то коснулся головного убора Гитлера, оставленного на столике в прихожей, и поразился его тяжести. Оказалось, что в фуражку с необычайно большой тульей вложена полукруглая пластинка из броневой стали… Фюрер всегда боялся покушений на свою жизнь.
Неподалеку от советского полпредства, на той же правой стороне, если идти по Унтер-ден-Линден от Бранденбургских ворот, располагался салон знаменитого в Германии фотографа Генриха Гофмана.
Гитлер встретился с Гофманом много лет назад в Мюнхене. Уже тогда этот хромой, неопрятного вида баварец с кудлатой белокурой шевелюрой сделал несколько удачных снимков Гитлера и стал его ярым приверженцем. Гитлер часто посещал ателье Гофмана, где и познакомился с двумя женщинами, сыгравшими, хотя и по-разному, определенную роль в его жизни. Первой была невестка великого композитора Рихарда Вагнера Винифред, англичанка по национальности. Музыку Вагнера Гитлер обожал, непременно присутствовал на ежегодных Байрейтских Вагнеровских фестивалях, завязал почти дружеские отношения с сыном композитора Зигфридом, который был на двадцать пять лет старше Винифред. Они даже перешли на «ты», что не помешало фюреру завести интрижку, бурную, хоть и непродолжительную, с его женой. Когда в 1930 году Зигфрид умер, в окружении Гитлера даже стали поговаривать, что фюрер намерен жениться на его вдове.
Второй стала полная противоположность первой — совсем юная, семнадцати лет от роду, ассистентка Гофмана. Эта девушка была зримым воплощением «немецкой мечты»: пышущая здоровьем, с хорошеньким, хотя и невыразительным кукольным личиком и великолепной спортивной фигурой. Звали ее Ева Браун. Беззаветно влюбленная в фюрера, она стала его метрессой и спутницей до последнего дня их совместной жизни. Лишь накануне их двойного самоубийства в мрачном «фюрербункере» под рейхсканцелярией, Гитлер вступил с ней в законный брак. До того существование Евы Браун фактически являлось государственной тайной, и официально «дамой номер один» на всяких церемониях выступала жена Геринга, бывшая актриса Эмма Зонеман.
Генрих Гофман получил монопольное право фотографировать фюрера (репортеры газет могли снимать Гитлера лишь при его появлении на публике). Издаваемые Гофманом иллюстрированные альбомы «Гитлер, которого никто не знает» и «Коричневый дом», плакаты, открытки, портрет для почтовых марок способствовали распространению культа личности фюрера, а самому фотографу принесли миллионное состояние. В награду Гитлер присвоил Гофману звание «профессора» и сделал его депутатом рейхстага[95].
Гофман сопровождал министра иностранных дел фон Риббентропа в его поездке в Москву летом 1939 года, и на банкете поразил видавших виды кремлевских официантов (кадровых сотрудников управления охраны НКВД) способностью поглощать один за другим фужеры… нет, не с шампанским, а с «Московской» водкой. Не случайно, видать, этот хронический алкоголик заслужил в народе почетное прозвище «рейхстрункенбольд», то есть «имперский пьяница».
