— Двадцать тысяч укрытий, — прошептал он.

И отправился на поиски.

В Латинском квартале, напротив Собора Парижской Богоматери, на другом берегу Сены, кое-где можно пройти от перекрестка до перекрестка и насчитать сорок ресторанов, по двадцать на каждой стороне улицы: одни — шикарные, где за окнами нередко сидят при свечах юные красавицы, другие попроще, на открытом воздухе, где посетители веселятся у всех на виду.

— Нет, нет, — пробормотал Андре. — Это немыслимо!

И свернул в переулок, ведущий к бульвару Сен-Мишель, где теснились полюбившиеся туристам кафе, гриль-бары и рестораны, в которых ренуаровские женщины говорили на языке вина, на языке деликатесов, и никому не было дела до странного молодого человека, который с видом одержимого бродил по тротуарам и что-то искал.

Кошмар, думал Андре. Сколько же раз мне суждено пересечь весь город, от Трокадеро до Монмартра и Монпарнаса, чтобы отыскать какое-то безвестное «кафе-театр», где сидит при свечах молодая женщина, до того прекрасная, что у всех, кто ее видит, разгорается аппетит, причем гастрономические желания сливаются с чувственными?

С ума сойти!

Вдруг я пропущу именно это окно, эту свечу, это лицо?

Просто безумие! Вдруг я собьюсь с пути и начну заново мерить шагами однажды пройденные улицы? Нужна карта! Чтобы заштриховывать районы, где уже побывал.

На закате каждого дня, когда на узкие улицы опускались сиреневые, лиловые и пурпурные тени, он отправлялся на поиски, вооружившись картой, которая с каждым днем темнела. Как-то раз на бульваре де Гренель он в гневе выскочил из такси, обругав водителя — тот слишком быстро вел машину и пропустил добрый десяток ресторанов и кафе.

В другой раз он в отчаянии стал себя спрашивать:

— Онфлер? Девиль? Лион? Вдруг она вообще уехала из Парижа? Сбежала в Канны или в Бордо? Там ведь тоже тысячи ресторанов! Боже, боже!

Было дело, он проснулся в три часа ночи, потому что в голове крутился список женских имен. Элизабет. Мишель. Ариэль. Как ее окликнуть, если удастся разыскать? Селия? Элен? Диана? Бет?

Обессилев, он снова погрузился в сон.

Недели складывались в месяцы. На исходе четвертого месяца он закричал своему отражению в зеркале:

— Остановись! Если не найдешь ее «кафе-театр» в течение этой недели, сожги карту! Больше никаких имен, никаких улиц — ни утром, ни вечером! Решено!

Отражение молча потупилось.

В девяносто седьмой вечер поисков, когда Андре двигался вдоль набережной Вольтера, на него внезапно нахлынула буря эмоций, которая пробрала его до костей и ударила в сердце. Явственно слыша, но не различая какие-то голоса, он в нерешительности направился к перекрестку и остолбенел.

На другой стороне узкой улочки, под густой кроной дерева, собралась горстка прохожих, которые изучали меню, вставленное в медную рамку, и косились на ближайшее ко входу окно. Не помня себя, Андре сделал шаг вперед и остановился позади них.

— Не может быть, — прошептал он.

За столиком, придвинутым к окну, сидела за ужином при свечах прекраснейшая из женщин, величайшая любовь его жизни. Ее спутник отличался на редкость приятной наружностью. Они поднимали бокалы и пили шампанское.

Где я — внутри или снаружи? — пронеслось в голове у Андре. Не я ли сижу, как прежде, за столиком, признаваясь в любви? Что происходит?

Сердце едва не выскочило из груди, когда взгляд юной красавицы скользнул по его лицу, как тень, и больше не вернулся в его сторону. Она улыбалась своему спутнику поверх язычков пламени. Потрясенный, Андре пробился ко входу, вошел в зал и остановился рядом с этими двумя, которые перешептывались и тихо смеялись.

Она оказалась еще красивее, чем в любую из тех ночей, когда он рисовал ее в своем воображении под разными именами. Скитания по Парижу придали ее щекам румянца, а неповторимым глазам — яркости. Даже смех со временем стал богаче оттенками.

На тротуаре, под окном, прибавилось народу. Андре с трудом выговорил:

— Прощу прощения.

Красавица и ее эффектный спутник подняли глаза. В фиалковом взгляде не промелькнуло ничего похожего на узнавание, на губах не заиграла улыбка.

— Мадам et мсье Шиль? — только и спросил Андре.

Взявшись за руки, они кивнули.

— Что вам угодно? — спросили они.

И допили шампанское.