Посыльный вводит в зал истца и ответчика, которые садятся по разные стороны ковра. У каждого заготовлен целый ворох доказательств, и тот, кто награжден большим красноречием, имеет лучшие шансы на успех. Ибн Баттута терпеливо опрашивает истца, потом ответчика, одного за другим приглашает на ковер добровольных или платных свидетелей. Всякое случается в суде — и слезы, и крики, и перепалка, что вот-вот кончится рукоприкладством, но кадий не может довериться ни мольбам, ни уговорам. Лишь три вида доказательств законны: чистосердечное признание ответчиком своей вины, показания свидетелей и клятва именем аллаха. Угрозы и запугивания запрещены, а признание, вырванное под пыткой, в исламе считается недействительным.

Выслушав показания тяжущихся, Ибн Баттута по традиции старается склонить их к примирению. Если это не удается, он спрашивает ответчика, признает ли тот справедливость иска. Ответчик волен поступить трояко: признать за собой вину, отрицать ее или попросту молчать, не подтверждая ни того, ни другого. В последних двух случаях вся надежда на свидетелей, и тут уж от судьи требуется и ум и проницательность, чтобы за наворотом фактов и домыслов угадать самую суть, отыскать в клубке конец ниточки и, осторожно подергивая ее, размотать его весь до конца.

После этого он с чистым сердцем может огласить приговор, который по шариату всегда окончателен, бесповоротен, обжалованию не подлежит. Более того, исполнение чаще всего незамедлительно следует за вынесением вердикта — власть судебная и власть исполнительная собраны в одной руке.

Обязанности Ибн Баттуты не ограничены судопроизводством. Неспроста карман его абаи оттягивает увесистая судейская печать — ею он скрепляет завещания, брачные договоры, купчие грамоты, акты о разделе имущества. Требуют времени и попечительство за сиротами и подкидышами, и дела странноприимного дома, и хлопоты по благоустройству мавзолея Кутб уд-дина Айбека, который хоть и поставлен основательно, а все же с годами ветшает, нуждается в хозяйском рачительном пригляде.

Словом, успевай крутиться. Дни складываются в месяцы, месяцы — в годы. В свой черед ложатся на лоб глубокие борозды, сеточки от раздумчивого прищура собираются в уголках глаз, и борода, иссиня-черная, топорщащаяся кверху, поблескивает редкой прошивью ранней седины.

Все подпадает в этом мире зоркому оку судьбы, переменчивой как море.

Так писал великий аль-Маарри, который, будучи слепым, видел дальше большинства зрячих.

«Следящий взгляд судьбы» Ибн Баттута с содроганием почувствовал на своей спине несколько лет спустя, когда по всей Индии, как змея в камышах, прошуршал зловещий слух о казни известного суфийского подвижника Шихаб ад-дина. Старик суфий, пользовавшийся покровительством султанов Кутб уд-дина и Гияс уд-дина, напрочь отказался служить заступившему на трон Мухаммед-шаху, которого он, не страшась возмездия, открыто называл тираном. Действуя то посулами, то угрозами, молодой султан неоднократно пытался привлечь строптивого шейха на свою сторону, но всякий раз получал решительный отказ. Взбешенный неуступчивостью отшельника, Мухаммед-шах велел выщипать ему бороду щипцами и на семь лет сослал его в Даулатабад.

Но и это не образумило упрямца, убежденного в приоритете веры над государственной властью. Конфликт между короной и власяницей достиг драматического накала. Кровавая развязка стала неизбежной.

Ибн Баттута, безусловно, знал о многолетнем противоборстве султана со святым старцем и все же рискнул наведаться в пещеру в окрестностях Дели, где Шихаб ад-дин проводил дни и ночи в размышлениях и молитвах.

Как это часто случалось с Ибн Баттутой, любознательность пересилила благоразумие, и отныне ему оставалось уповать лишь на милосердие аллаха.

Посещение опального шейха не прошло без последствий. Сразу после казни Шихаб ад-дина султан занялся выяснением всех его связей. К подозреваемым приставили соглядатаев, не отступавших от них ни на шаг. «Когда султан поступал таким образом с кем-либо, — писал Ибн Баттута, — спасения уже не было». Можно было надеяться лишь на особое благорасположение султана, всегда выделявшего Ибн Баттуту среди прочих слуг.

Но и этим надеждам не суждена была долгая жизнь. Как-то в пятницу Ибн Баттута невзначай выглянул в окно. То, что он увидел, заставило его похолодеть. По другой стороне улицы, напротив его дома, зябко поеживаясь от рассветной сырости, туда-сюда прогуливались четверо соглядатаев. Когда Ибн Баттута, второпях одевшись, стремительно выскочил из дому, они переглянулись и с показным равнодушием гуськом двинулись за ним.

Положение Ибн Баттуты было, прямо скажем, не из лучших. По дворцу гуляли слухи о страшных пытках, которым султан подверг Шихаб ад-дина. Казни следовало ожидать со дня на день. Инстинкт самосохранения подсказывал, что еще не поздно броситься в ноги султану, повиниться, ценой унижения вымолить себе жизнь.

Но Ибн Баттута не сделал этого. Две недели гнетущей неопределенности, когда угроза расправы как дамоклов меч висела над его головой, он пережил стойко и достойно, не дав усомниться в своем мужестве тем, кто мысленно уже попрощался с ним. Досадуя на свою суетливость в то пятничное утро, он старался держаться осанисто, неторопливо, ходил с высоко поднятой головой, церемонно отвечая на поклоны знакомцев. Ни словом, ни жестом Ибн Баттута не выдал страшного оцепенения души, поставленной перед выбором: сохранить жизнь, утратив достоинство, или не поступиться им, смело глядя в лицо смерти.

Ибн Баттута выбрал второе и впоследствии никогда не кичился этим. Внутреннее борение угадывается между строками его книги, и если современникам великого путешественника не было дела до его душевных терзаний, то нам, восстанавливающим сегодня его жизнь, дорого все, что делает ближе и осязаемей его человеческое лицо.

После казни Шихаб ад-дина султан отправился в Синд, по-видимому отказавшись от намерения расправиться с поклонниками мятежного шейха. Опасность, казалось бы, миновала, но испытания, выпавшие на долю Ибн Баттуты, надломили его силы, и он на время полностью отошел от мирской жизни, удалившись в суффийскую обитель, где дни и ночи напролет проводил в молитвах и чтении Корана…

Наступил сорок второй год. Ибн Баттуте исполнилось тридцать восемь лет, из коих семнадцать он провел вдали от родного дома, в странствиях по миру. Последние годы, правда, прошли оседло при дворе делийского султана. Но тридцать восемь лет, но сегодняшним понятиям, возраст мужской зрелости, в те времена считали порогом старости; приходилось задумываться, как жить дальше; все чаще являлась мысль о возвращении на родину.

В начале июля в обитель, где дервишествовал Ибн Баттута, нагрянул султанский гонец. Он передал Ибн Баттуте, что Мухаммед-шах велит ему немедленно прибыть во дворец.

«Султан послал мне оседланного коня, наложниц, гуляма, одежду, деньги, — вспоминал Ибн Баттута. — Я облачился в дарованные им одежды и отправился к нему. На мне была джубба голубого цвета с подкладкой, в ней я молился… Когда я прибыл к султану, он одарил меня с щедростью, о которой я едва ли мог помыслить.

— Я велел вызвать тебя, — сказал султан, — чтобы ты отправился моим послом к китайскому царю. Я ведь знаю твою страсть к путешествиям.

Он снарядил меня всем необходимым и назначил мне спутников».

Мухаммед-шах остановил свой выбор на Ибн Баттуте вовсе не случайно. По-видимому, магрибинец обладал всеми качествами, которые полагалось иметь послу. Об этих качествах писал сельджукский визирь Низам аль-Мульк в своем трактате «Сиясат-намэ»: