Литмир - Электронная Библиотека

Случайно или умышленно? Думается, ни то, ни другое. Скорее всего в первой половине XIV века русские княжества представлялись арабскому путешественнику неотъемлемой частью Золотой Орды, ее лесной окраиной, платившей сарайскому хану ежегодную дань и с трепетом ожидавшей его повелений.

Любознательность Ибн Баттуты поразительна: раз побывав в какой-либо стране, он уже никогда не выпускал ее из, своего кругозора. Его книга содержит упоминания о событиях в том или ином государстве, случившихся спустя годы после того, как магрибинец покинул его пределы: находясь в Индии, он дотошно расспрашивал заезжих, купцов о том, что произошло в Малой Азии, а в Китае живо интересовался событиями в Индии.

Русь выпала из поля зрения Ибн Баттуты еще и оттого, что была населена враждебными ему христианами, а также ввиду нечеткости политической перспективы. Действительно, кто из ордынцев в первой трети XIV века мог предвидеть 1380 год?

Между тем современником и даже ровесником Ибн Баттуты был князь Иван Данилович Калита, при котором укрепление и возвышение Москвы пошло полным ходом. Более того, в 1333 году, за год до прибытия Ибн Баттуты в Золотую Орду, Иван Калита находился в Сарае, где вел переговоры с Узбеком и влиятельными ордынскими вельможами.

Ни об Иване Даниловиче, ни о Москве Ибн Баттута ничего не сообщает. Зато мельчайшие подробности быта и нравов Золотой Орды выписаны им с такой тщательностью, что его воспоминания могут считаться едва ли не самым авторитетным источником по истории улуса Джучи в первой половине XIV века.

* * *

6 мая 1334 года Ибн Баттута прибыл в ставку правителя Золотой Орды Узбек-хана, о котором был много наслышан еще в Каире.

По словам Ибн Баттуты, кочевая ставка находилась в местечке Беш-Даг, что означает «пять гор», иначе говоря, в окрестностях современного Пятигорска.

«В этих пяти горах, — сообщает Ибн Баттута, — источники горячей воды, которой турки моются… Они утверждают, что всякий, кто вымылся в ней, исцеляется от болезней…»

Из этого сообщения следует, что целебные свойства северокавказских минеральных вод были известны золотоордынцам. Этим, очевидно, и объясняется, что именно здесь предпочитал отдыхать Узбек-хан в летнее время, когда испепеляющий зной повисает над степными просторами Приволжья.

Шатер для Ибн Баттуты разбит на вершине холма, продувается прохладным майским ветерком. У входа в шатер на высоком воткнутом во влажную землю шестке трепещет, хлопая под порывами ветра, небольшой флажок. Выставлять такой флаг у своего стойбища — обязанность чужеземцев, обосновывающихся по обычаю на окраинах шумного кочевого города.

Ибн Баттута стоит у входа в палатку, держась рукою за шесток. Сверху хорошо просматривается вся ставка: сотни сверкающих белизною войлочных юрт, частью перевозных, покоящихся на высоких повозках, — они называются кутармами, частью тут же, на земле, натянутых на Упругие каркасы из свеженарубленных прутьев. Там и здесь возвышаются надо всем изящные иголки минаретов; от рынков, расположившихся ближе к краям ставки, поднимаются, клонясь по ветру, сизые дымки походных жаровен, доносится вкусный запах жирного вареваю

Внизу, увязая в наезженных тысячами колее глубоких колеях, медленно движется длинный обоз. В голове запряженная шестеркой лошадей крытая повозка; ослепительно сверкает, переливаясь на солнце, ее высокий арча-тый купол, щедро инкрустированный драгоценными камнями.

Кони, тянущие повозку, покрыты шелковыми, прошитыми золотом покрывалами; на одном из них дремлет, зажав под мышкой длинное кнутовище, юноша-возница в ладном букорановом кафтане.

Один за другим тянутся по дороге царские обозы — жены Узбек-хана, разъезжаясь в разные стороны, разбивают свои палаточные городки.

Хатуни сидят в кибитках на мягких подушках; рядом, как предписано церемониалом, придворные дамы. По правую руку главная советница — улу-хатунь в шелковой накидке с украшенными золотом и драгоценными камнями краями, слева горничная — куджук-хатунь.

Перед хатунью стоят шесть луноликих юных невольниц в платьях из позлащенного шелка и еще десятъ-пятнадцать румииских или индийских юношей с золотыми или серебряными булавами в руках.

На голове у хатуни высокий головной убор, который Ибн Баттута называет «бугтак»: «нечто наподобие миниатюрной короны, украшенной драгоценными камнями и павлиньими перьями…»

Последней из четырех ханских жен следует Уруджа, дочь великого эмира Исабека, влиятельнейшего вельможи при дворе Узбек-хана.

«Она увидела на вершине холма мой шатер, — пишет Ибн Баттута, — и перед ним флажок — знак путника, и послала мальчиков и рабынь поприветствовать меня. Пока они передавали мне ее приветствия, она стояла в стороне, ожидая их. Я послал ей подарок, она поцеловала его и передала распоряжение, чтобы я разбил свой шатер по соседству с ее юртом…»

Наконец на дороге появился султанский обоз, состоявший из нескольких сотен повозок, запряженных лошадьми, буйволами и верблюдами.

Формирование огромного палаточного города завершилось.

Пришла пора аудиенций.

Солнце с каждым днем все злее, обязанность поститься от зари до заката одинаково немилосердна для всех кто исповедует веру пророка. Для тех же, кто произнес символ веры нечаянно, из желания угодить набожному хану, рамадан тягостен вдвойне. Дневные молитвы под открытым небом представляются им пыткой, наказанием за грехи, совершенные ими или, может быть, их отцами, прогневившими войлочных языческих божков. Невежественные нойоны покорно исполняют предписываемые исламом ракаты, но, отмолившись, спешат к своим идолам из войлока или шелка, что стоят у дверей ставки или на повозках, и щедро окропляют их молоком. Всякий раз, по свидетельству побывавшего в Золотой Орде францисканского монаха Плано Карпини, они подносят им часть кушаний и питья. «Убивая зверя, они подносят на блюде его сердце идолу, который находится на повозке, оставляют до утра, а потом варят и едят».

«Сверх того, — утверждает францисканец, — они поклоняются солнцу, луне и огню, а также воде и земле, посвящая им начатки пищи и питья утром раньше, чем станут есть или пить».

Самого Узбек-хана средневековые хроники описывают человеком набожным и благочестивым.

«Это был юноша красивой наружности, — восторженно писал о нем историк аль-Бирзали, — прекрасного нрава, отличный мусульманин и храбрец. Он умертвил нескольких эмиров и вельмож, умертвил большое количество уйгуров — лам и волшебников и провозгласил исповедание ислама».

Провозглашение «исповедания ислама», как это подтверждается и другими источниками, оказалось, таким образом, актом мучительным, кровавым. Исламизация не только сыграла важнейшую роль в укреплении военного и экономического могущества Золотой Орды в период правления Узбека (1312–1342), но в значительной мере была прологом крушения Улуса Джучи, которое началось на Куликовом поле в священные для всех русских сентябрьские дни 1380 года.

Чтобы понять, отчего это было именно так, перенесемся в 1312 год.

Сразу же после смерти хана Токты тридцатилетний Узбек, опираясь на группу влиятельных нойонов, убил его сына Ильбасмаша и захватил золотоордынский престол, на который он по монгольской традиции законных прав не имел. Стремясь закрепить победу, Узбек расправился с целым рядом царевичей и эмиров, поддерживавших Токту, и объявил ислам государственной религией. Зеленое знамя пророка было, таким образом, символом централизации, беспрекословного подчинения монгольской оседлой и кочевой знати авторитету ханской власти.

Против нового хана выступили феодалы, по старинке придерживавшиеся Чингисовой Ясы, а также уйгурская «интеллигенция», которая исповедовала либо буддизм, либо христианство несторианского толка. Немало христиан было и среди покоренных монголами тюркских народов, составлявших большинство населения Золотой Орды.

Не все нойоны бунтовали в открытую. Многие лавировали, хитрили.

«Ты ожидай от нас покорности и повиновения, — говорили они Узбеку, — а какое тебе дело до нашей веры и каким образом мы покинем закон и устав Чингисхана и перейдем в веру арабов».

42
{"b":"122973","o":1}