Медресе Антальи, где остановился Ибн Баттута, — в Великом городе, рядом с рынком, обнесенным глинобитной стеной. Конец декабря, но небо пронзительно-голубое, легкий солоноватый ветерок играет концом тайласана. Дышится глубоко, привольно.

Декабрьский рынок полон фруктов, овощей, цветов. Его деревянные ворота, поскрипывающие на ржавых петлях, запираются затемно, когда небо вспыхивает миллионами ярких огоньков и звезды падают в море, оставляя за собой серебряные хвосты.

Давно уже Ибн Баттуте не было так хорошо, как в эти первые дни в Анатолии, когда душа освободилась от страха перед морем и можно было не думать ни о Чем, приятно ощущая уголком сознания, что впереди интересный неизведанный мир, населенный единоверцами, которые ведут священную войну против презренных византийцев, жалко цепляющихся за каждый клочок тои благодатной земли.

«В этой земле, — отмечает Ибн Баттута, — в любом городе и в каждой деревне люди исключительно приветливы и гостеприимны к странникам. Они приглашают их к себе, подносят щедрые угощения».

Ибн Баттута знает, что обычай радушного отношения к чужеземцам широко распространен на Востоке. Да и не только на Востоке, а всюду, где люди продают и покупают и с нетерпением ждут торговых караванов из далеких стран. Всюду, где кипит торговля, привечают иноземного купца. Да это и понятно. Купец ведь всю свою жизнь ходит по дорогам мира, пересекает страны и моря. Жажда наживы ведет его от одного межевого столба к другому, и всякий раз, вступая в пределы неведомой еще страны, чувствует он биение сердца, предвкушая, что познает то, чего до сих пор не удавалось познать никому. Выложив на прилавок товар, он расскажет о странах, которые видел своими глазами, и публика обомлеет, проникаясь уважением к его всезнайству и мужеству.

Почтение к купцу — правило каждого дальновидного правителя, жаждущего знать, что происходит в соседних пределах и стремящегося к утверждению своей славы в иных землях. Чем больше гостей, тем бойчее торговля, а стало быть, крупнее барыш, тем осведомленней удельный князь или наместник о тайных или явных намерениях своих соседей — друзей или врагов.

Купец зачастую не просто торговый гость. Случается, что он и посланник от государя к государю, живая почта, степной вестовщик. Направляя своего посла из Персии в Малую Азию, монгольский хан дает ему две охранные пайцзы и ярлык. С этими знаками посланник неприкосновенен. Любое посягательство на него равносильно объявлению войны. На Востоке вовек не забудут, как заносчивость хорезмшаха Мухаммеда, позволившего своему наместнику в Отраре разграбить монгольский караван, обернулась трагедией для многих стран и народов: взбешенный избиением своих послов, Чингисхан двинул бесчисленные орды в пределы хорезмшаха, а оттуда они расползлись по всей земле, сея смерть и разрушение.

Вестника нельзя убивать, говорят в Малой Азии. А купцы, привозящие из далекой страны русов лен, соболей, горностаев и степных лисиц, рассказывают, что еще в древности повелел своим соплеменникам князь Владимир по прозвищу Мономах уважать заморских гостей.

«Чтите гостя или посла, — поучал Владимир Мономах, — если не можете подарками, то пищей или питьем, они, проезжая, будут прославлять человека либо добрым, либо злым — по всем землям…»

Прогуливаясь по рынку со своим радушным хозяином, шейхом Шихаб ад-дином из сирийского города Хама, Ибн Баттута не переставал дивиться предприимчивости торговых людей, доставляющих сюда товары со всего света. На прилавках тюрбаны, шерстяные бурнусы, полосатые джильбабы из Египта, точь-в-точь такие, какие можно купить на крытых рынках Каира или Танты, багдадские ткани — шелк, атлас, камха, благовония — мускус, алоэ, амбра. У ковровщиков радуют глаз яркими узорами ширазские и грузинские ковры, у ювелиров переливаются немыслимыми огнями драгоценные камни из Мавераннахра.

В квартале Мина торгуют лошадьми. Рынок наполнен цокотом копыт, ржанием. Остро пахнет конской мочой и навозом. Каких только не увидишь здесь скакунов! Самые дорогие арабские и венгерские кони, вскормленные степью, а поэтому близкие сердцу вчерашнего кочевника. Ничем не уступят им нервные, порывистые тавлинские с Кавказа и быстроногие мерины из Костамунии — за каждого знающий человек не задумываясь выложит тысячу динаров.

По дороге в медресе Ибн Баттута и шейх Шихаб ад-дин предались воспоминаниям о прекрасном городе Хама, где благочестивый шейх провел свое детство и юношеские годы. Вроде бы совсем недавно был Ибн Баттута в Сирии, а каждое упоминание о ней отзывается в сердце саднящей болью, укором совести, когда встает перед глазами закутанная в черное покрывало тоненькая фигурка той, которую он оставил, отправляясь в хадж, и больше не увидит никогда.

У самого входа в медресе шейха Шихаб ад-дина поджидал посетитель. Высокий, ладно скроенный молодой турок в рваном пропыленном кафтане и войлочной шапочке — калансуве. Опустившись на одно колено, он приложился губами к краю джуббы Шихаб ад-дина и сказал ему по-турецки несколько слов.

— Понял ли ты, сын мой, что говорит этот человек? — спросил шейх Ибн Баттуту.

— Я не знаю вашего языка, — ответил Ибн Баттута.

— Он говорит, что приглашает тебя в гости вместе с твоими приятелями.

Ибн Баттута ничего не ответил. Когда юноша, почтительно раскланявшись, ушел, Ибн Баттута сказал:

— Я думаю, что этому бедняку будет не под силу принять нас всех, и мы не хотели бы быть ему в тягость.

В ответ на эти слова шейх расхохотался и, видя недоумение Ибн Баттуты, сказал:

— Этот человек — шейх братства ахиев. Под его началом около двухсот ремесленных людей, которые безоговорочно слушаются его во всем. У них есть своя обитель, предназначенная для приема гостей, ибо ахии отличаются исключительным гостеприимством.

С такого вот курьеза началось знакомство Ибн Баттуты с цеховыми организациями ремесленников — ахиев. Эти цеховые братства, которые в своей основе были религиозными сообществами, в сложных условиях XIV века играли важную политическую роль. Под религиозной оболочкой скрывалась оппозиция политике феодалов. Организованные в компактные группы и чаще всего вооруженные, ахии представляли собой внушительную силу, с которой не могли не считаться городские власти, наместники и крупные феодалы, тем более что ахии считали справедливым убийство тиранов и, по-видимому, нередко прибегали к этой мере. В своей повседневной практике они придерживались принципа взаимовыручки, соблюдали строгую обрядность при посвящении в члены братства, устраивали совместные трапезы на деньги, заработанные их участниками. Во главе каждого братства стоял вожак, или шейх, избиравшийся своими товарищами и пользующийся непререкаемым авторитетом. Его называли «ахи».

Ибн Баттута писал о братствах ахиев:

«Их можно встретить во всех туркменских землях Руна, в каждой области, в любом городе и деревне. Никто в мире не сравнится с ними радушием к чужеземцам, хлебосольством, услужливостью, непримиримостью к тиранам… Они убивают соглядатаев и им подобных злокозненных людей… Ахи у них — это человек, собирающий людей своей или других профессий — как правило, неженатых. Они делают его своим предводителем…. Ахи строит обитель, обставляет ее мебелью, светильниками и всем необходимым. Его товарищи днем трудятся, чтобы заработать себе на жизнь, а к вечеру приносят ему выручку я на нее покупают фрукты, еду и все, что необходимо ДЛЯ содержания обители. Если в этот день появляется странник, они поселяют его у себя и оказывают ему самый радушный прием. Он остается у них до тех пор, пока снова не отправится в путь. Если же гостей нет, они собираются за совместной трапезой, едят, пьют, танцуют, а поутру уходят на работу. К вечеру они возвращаются к своему предводителю и приносят ему свой заработок. Их называют фетьянами, а предводителя их, как мы уже упоминали, зовут ахи. Нигде в мире мне не приходилось видеть людей, более славных своими деяниями. Разве что могут сравниться с ними в делах своих ширазцы и исфаханцы. И все же эти оказывают большую любовь и почтение к странникам, они более гостеприимны, щедры и более сострадательны к ним…»