Плавание обернулось кошмаром: огромные волны, сломанные мачты, рваные паруса. Но у капитана имелись запасные мачты и паруса. Маленький корабль проваливался в бездны, подскакивал на волнах и, как казалось Афинодору Кордилиону и Мунацию Руфу, держался на плаву совершенно непостижимым образом, словно это Катон своей волей мысленно посылал ему силы. На четвертый день они достигли гавани Эноса. Катон не стал ждать, пока судно пришвартуется. Он спрыгнул на пирс и как сумасшедший побежал под проливным дождем. Только один раз он остановился, чтобы спросить у промокшего торговца, где находится дом этнарха, – там жил Цепион.
Катон ворвался в дом, вбежал в комнату, где лежал его брат. Он опоздал на час. Цепион умер, так и не увидев перед смертью брата, не подержав его руки.
Вода ручьями стекала с Катона на пол. Катон стоял возле постели, глядя на стержень и утешение всей своей жизни, неподвижную и страшную фигуру, лишенную цвета, энергии, силы. Глаза закрыты, на веки положены монеты. Край серебряной монеты торчит в приоткрытых губах. Кто-то другой снабдил Цепиона платой за переправу через реку Стикс. Здесь решили, что Катон не приедет.
Вдруг Катон открыл рот и издал звук, который поверг в ужас всех, кто слышал его. Это был не плач, не вой и не визг. Это была их жуткая смесь – животная, мрачная, страшная. Присутствующие инстинктивно шарахнулись в стороны, дрожа, когда Катон бросился на мертвого Цепиона и стал целовать его спокойное лицо, ласкать безжизненное тело. Слезы текли из глаз Катона, и время от времени снова раздавались эти ужасные звуки. Катон оплакивал уход единственного человека в мире, который значил для него все, был ему утешением в ужасном детстве, стал якорем и скалой для мальчика и мужчины. Это Цепион отвел взгляд трехлетнего ребенка от дяди Друза, истекающего кровью и кричащего на полу, и взял груз всех тех страшных часов на свои шестилетние плечи. Это Цепион терпеливо слушал, пока его тупица-братец с большим трудом познавал азы учения, без конца повторяя одно и то же. Это Цепион вразумлял Катона, уговаривал и упрашивал, убеждал его продолжать жить, когда Эмилия Лепида так жестоко предала его. Это Цепион взял его в свою первую кампанию, научил быть бесстрашным солдатом, радовался, когда он получил армилы и фалеры за храбрость, проявленную в бою, который более известен из-за солдатской трусости, ибо Катон и Цепион служили в армии Клодиана и Попликолы, трижды потерпевшей поражение от Спартака. Всегда, всегда Цепион.
И теперь Цепиона нет. Цепион умер один, без друзей, и никто не держал его руку в последний момент. Ощущение вины и угрызения совести сводили Катона с ума. Он остался там, где лежал мертвый Цепион. Когда Катона попытались увести, он стал драться. Его пробовали уговорить – он заглушал слова воем. В течение почти двух дней он отказывался выйти из комнаты, где лежал, укрывая своим телом Цепиона. И самое худшее, никто – никто! – не понимал всего ужаса этой потери. Никто не догадывался, какой одинокой станет отныне его жизнь. Цепион ушел, а с Цепионом ушли любовь, здравый смысл, безопасность.
Но наконец Афинодору Кордилиону удалось пробиться сквозь сумасшествие. Философ начал говорить Катону, как должен вести себя в подобной ситуации истинный стоик. Катон поднялся и отправился устраивать похороны брата. На нем все еще были грубая туника и вонючий дорожный плащ, он был не брит, лицо грязное, покрытое коркой от высохших слез. Десять талантов, которые Цепион оставил ему в своем завещании, будут потрачены на эти похороны. Но хотя он и пытался спустить их все – на местных служащих похоронных бюро, на торговцев благовониями, – израсходовать ему удалось лишь один талант. Еще один талант стоил золотой ларец, инкрустированный драгоценными камнями, – для праха Цепиона. Остальные восемь талантов пошли на статую Цепиона, которая будет воздвигнута на рыночной площади города Энос.
– Ни цвет кожи, ни цвет глаз, ни цвет волос не должны быть такими, как при жизни, – распоряжался Катон скрипучим голосом, охрипшим от жутких криков. – Я не хочу, чтобы статуя напоминала живого человека. Я хочу, чтобы все, кто будет смотреть на нее, знали: этот человек – мертв. Вы сделаете ее из серого тасосского мрамора и отполируете так, чтобы мой брат блестел при свете луны. Он – тень, и я хочу, чтобы его статуя была похожа на тень.
Никогда прежде не видела эта небольшая греческая колония, расположенная к востоку от устья реки Гебр, столь впечатляющих похорон. Всех женщин собрали исполнять роль плакальщиц. Весь запас благовоний, который нашелся в Эносе, был сожжен на погребальном костре Цепиона. Когда погребальный обряд закончился, Катон сам собрал пепел и положил его в красивую маленькую шкатулку, с которой не расставался, пока через год не приехал в Рим и, как велел долг, не отдал ее вдове Цепиона.
Он написал письмо в Рим с инструкциями, как поступить с завещанием Цепиона, пока он сам не вернется, и очень удивился, узнав, что ему не надо писать Рубрию в Фессалоники. Этнарх уже известил Рубрия о смерти Цепиона – в тот самый день, когда это произошло, и Рубрий увидел свой шанс избавиться от докучливого магистрата. Вместе с изъявлениями соболезнования в Энос прибыли все вещи Катона и Мунация Руфа. «Друзья, ваш год службы уже подходит к концу, – было начертано в послании идеальным почерком писаря наместника, – поэтому я разрешаю вам не возвращаться в Фессалоники. Наступила зима, и бессы ушли домой, к Данубию! Отдохните подольше на Востоке и постарайтесь наилучшим образом пережить случившееся».
– Так я и сделаю, – сказал Катон, держа ларец с прахом. – Мы поедем на восток, а не на запад.
Он изменился, поняли Афинодор Кордилион и Тит Мунаций Руф. Катон всегда был «работающим маяком», посылающим свой сильный, негаснущий луч во все стороны. Теперь свет погас, как будто его выключили. Лицо – то же самое, даже не похудевшее, но теперь пугающий голос звучал совсем по-другому, монотонно. Катона ничто не волновало, он не проявлял энтузиазма, ничем не возмущался, не сердился. И хуже всего, он стал пассивным.
Только Катон знал, каким сильным он должен быть, чтобы продолжать жить. Только Катон знал о своем решении: никогда снова не поддаваться этой пытке, этому опустошающему чувству. Любить – значит терять навсегда. Вечное проклятие любви. Катон больше никогда не полюбит. Никогда.
Пока маленькая грустная компания из трех свободных и трех слуг-рабов брела по Эгнациевой дороге к Геллеспонту, вольноотпущенник по имени Синон стоял, облокотившись на леер маленького судна, несущего его по Эгейскому морю. Свежий зимний ветерок гнал корабль в Афины. Оттуда Синон направится в Пергам, где его ждет остальная часть золота. В этом он не сомневался. Она слишком хитра, чтобы не заплатить полностью, эта патрицианка Сервилия. Какой-то миг Синон думал о шантаже, но потом засмеялся, пожал плечами и кинул искупительную драхму в пенящийся след корабля – как дань Посейдону. «Доставь меня невредимым, Отец Глубин! Я не только свободен, я богат. Львица в Риме может быть спокойна. Я не потревожу ее, потребовав еще денег. Вместо этого я увеличу то, что уже принадлежит мне по праву».
Львица в Риме узнала о смерти своего брата от дяди Мамерка, который явился к ней, как только получил письмо от Катона. Она пролила слезы, конечно, но не очень много: дядя Мамерк прекрасно знал, что она чувствует. Инструкции ее банкирам в Пергаме были посланы сразу после отъезда Цепиона. Сервилия решила рискнуть и опередить события. Предусмотрительная Сервилия. Ни один счетовод, ни один банкир не будет иметь повода удивляться тому обстоятельству, что после смерти Цепиона его сестра послала большую сумму вольноотпущеннику по имени Синон, который должен получить ее в Пергаме.
Позднее в тот же день Брут сказал Юлии:
– Я должен изменить свое имя. Удивительно, правда?
– Тебя усыновили согласно чьему-то завещанию? – спросила она, хорошо зная, в каких обычно случаях человек меняет имя.
– Мой дядя Цепион умер в Эносе, и я – его наследник. – Печальные карие глаза наполнились слезами. – Он был хорошим человеком. Он мне нравился. В основном, думаю, потому, что дядя Катон обожал его. Бедный дядя Катон приехал к нему, но опоздал всего на час. Теперь дядя Катон говорит, что долго не вернется домой. Я буду скучать по нему.
