Не просыпаясь, он отдернул ногу, но обнаружил, что ее крепко держат.

Кандеррский мастеровой попытался открыть глаза. Когда ему это удалось, его охватило возбуждение, начинавшееся в паху, где оказалась чужая рука, чувствовавшая себя там как дома.

Он слегка приподнялся на локтях, увидел склонившуюся над ним фигуру, голова которой находилась у него между ног, и вновь опустился на постель.

Женская рука отбросила в сторону одеяло, появилась маленькая темная голова. С улыбающегося лица на него смотрели черные глаза.

— Шшш. — Женщина приложила палец к губам, а затем провела руками вдоль его бедер. — Извини, что опоздала.

Из горла Шейна вырвались слова, смысл которых было невозможно разобрать.

Теофила вернулась к прерванному занятию.

Шейн уронил голову на подушку, сдаваясь под напором изумительных ощущений. Потолок неожиданно приобрел необычный цвет — это кровь отлила от мозга, устремляясь к нижним частям его тела. Желание, которое он так долго сдерживал, вырвалось из самых глубин его существа. Прошло всего несколько мгновений, но он уже окончательно проснулся.

— Теофила…

Ее действия стали еще более энергичными, казалось, она хотела заставить его молчать. В паху Шейна вспыхнул огонь, в голове зашумело, словно она вдруг стала существовать отдельно от остального тела. Он глупо застонал, когда Теофила неожиданно отодвинулась и замерла всего за несколько мгновений до того, как он полностью потерял контроль над собой. Переполнявшие Шейна эротические ощущения сменились острым чувством вины и смущением: Теофила поняла, насколько быстро он подошел к самому краю после совсем короткой любовной игры. Он попытался заговорить, принести извинения, но обнаружил, что его рот запечатали ее губы, горячие, точно печи для плавления стекла.

Шейн оставил какие бы то ни было попытки о чем-то думать, лишился способности двигаться. У него не было сил даже на то, чтобы порадоваться своей удаче или ущипнуть себя с целью проверить, не сон ли это, и уж конечно он не пытался понять побудительных мотивов Теофилы. Он просто лежал, не шевелясь и изо всех сил стараясь не рассмеяться, не чихнуть и не кашлянуть, и в этот момент красивая женщина, возникшая из темноты в его комнате, энергично оседлала его, посылая волны невероятного наслаждения его изголодавшейся плоти.

Она мастерски подводила его к пику, а потом замирала, но только для того, чтобы начать все сначала, и он вновь устремлялся к неизведанным высотам. Она нашептывала эротические слова ему на ухо, дразнила, разжигала рассказами о любви в самых необычных местах — на горных перевалах, где свирепствовал ветер, возле жарких печей или в постели самого короля болгов.

Он обнаружил, что пытается отвечать, но всякий раз ее губы прижимались к его губам, и он не мог произнести ни слова. После того как она поведала ему о последней из своих фантазий, ему удалось прошептать, что сначала нужно подождать, пока сменится стража в девятом туннеле, тогда они смогут проскользнуть в покои Акмеда Змея и там, раз она этого хочет, займутся любовью на шелковых простынях в его постели. Теофила на миг замерла, и Шейн снова испытал фантастическое наслаждение.

— Где? — резко спросила она, склонившись над ним, и Шейн не выдержал и застонал от удовольствия. — Скажи мне. Где девятый туннель?

— Я… я не знаю, — прерывисто зашептал Шейн. — Меня туда не пускают.

В глазах женщины появилось жесткое холодное выражение. Если бы Шейн заглянул в них, то пришел бы в ужас, но он ничего не заметил, поскольку его голова была запрокинута назад.

Поэтому он так и не увидел, как гнев в ее глазах сменился раздражением, и она задвигалась с такой энергией, что Шейн уже больше не мог сдерживаться. Казалось, в одно мгновение Теофила из существа, полного любви, превратилась в само нетерпение — теперь ей хотелось поскорее все закончить.

У него не было сил ей противостоять.

Иссякший, утративший способность мыслить, Шейн лишь застонал, когда она скатилась с него, лишив огненного жара, только что окружавшего его со всех сторон. Он потянулся к теплому телу, но ничего не обнаружил. Шейн поднял голову и огляделся.

Теофила исчезла.

Омета мучил кошмар — ему снилась мать.

Его часто посещал этот сон, хотя с тех пор, как его вместе с другими мальчиками-рабами освободили из Ярима, он приходил все реже и реже. Один за другим дети покинули Илорк, они были сиротами и им некуда было возвращаться, поэтому королева намерьенов отдавала их в Тириан и Наварн супружеским парам, не имевшим собственных детей, подальше от горячей глины и страшных воспоминаний о плавильных печах Ярима и темных холодных туннелях, в которых им пришлось работать.

Но Омет остался. Он не был сиротой, во всяком случае, не считал себя таковым. Его мать сама отдала его в ученики, потому что не могла содержать. Мать знала, какая участь его ожидает, но ни разу не навестила Омета за пять страшных лет. Он так и не смог забыть ее предательства.

И вот сейчас она сидела у его постели и тихо плакала, просила прощения, как часто делала в его снах, говорила, как скучает без него, как молилась все эти пять лет, приносила жертвы на алтарь Патриарха и Создателя, самого Единого Бога.

«Мне так жаль, Омет», — произнесла она гулким голосом мира снов и убрала волосы с его лба.

Омет вздохнул во сне.

Пальцы матери, мозолистые от постоянной работы, становились нежными, когда касались его лба.

«Я скучала по тебе», — прошептала мать в его сне.

— Правда? — пробормотал он. — Ты правда обо мне скучала?

— Очень, Омет.

Слова прозвучали четко, словно человек, который их произнес, находился совсем рядом. Омет открыл глаза и увидел сидящую на его постели Эстен — на том самом месте, где только что сидела мать.

Она гладила его волосы.

Ее нож касался его горла.

Омет вдохнул воздух носом, а потом осторожно выдохнул — клинок ножа был очень острым.

— Ты думал, я тебя не узнаю, да, Омет? — ласково спросила она, и свет стоящей на столе лампы отразился в ее черных глазах. — Ты ошибся, я сразу же тебя узнала. — Она провела свободной рукой по его густым прямым волосам, погладила бороду, задержав на ней пальцы. — Если я чем-то владею, то оно остается моим навсегда. Тебе ведь это известно, Омет, не так ли?

Он молча смотрел на нее.

Эстен переместилась поближе, ее спина изогнулась, как у кошки, вышедшей на охоту. В глазах появилась жестокое выражение, каждое движение таило в себе угрозу. Неуловимым, легким движением она села ему на грудь, прижав коленями руки.

— Расскажи мне, что произошло в ту ночь у литейных печей, — тихо приказала она и слегка усилила нажим клинка, отчего во рту у Омета появился металлический привкус. — Как королю болгов удалось добраться до вас? Сколько людей потребовалось, чтобы справиться с моими рабочими? Расскажи мне, Омет, что он сделал?

Юноша молчал.

Коротким движением клинка Эстен срезала часть бороды и кусочек кожи — появилась капелька крови.

— Говори, — угрожающе повторила она. — Вену, возле которой находится мой нож, будет очень трудно перевязать, если я ее сейчас перережу.

Омет вспомнил события той ночи. Рапсодия разбудила его, быстро связала и заткнула рот кляпом, а Акмед тем временем проводил разведку.

— Один, — прошептал Омет. — Он был один.

Эстен слегка повернула голову, чтобы посмотреть на Омета под другим углом.

— Лжец. Там было тринадцать взрослых мужчин и две дюжины мальчишек, и все исчезли после той ночи. Он бы не справился в одиночку.

— Он был один, — настаивал на своем Омет, с трудом глотая воздух. — Он убил большую часть рабочих при помощи квеллана.

— Квеллана? — Нож оставался у его горла, а другая рука достала черный с синим отливом стальной диск. — Это изогнутое оружие, которое он носит на спине и которое стреляет такими штуками?

— Да, — прошептал Омет. — Он связал меня и остальных учеников. Винкейн сопротивлялся. Король болгов запер его в печи.