— Неужели вы сейчас в Калинин уезжаете? — спросил: Штрум. — А я думал, мы пойдём гулять. Нина сказала:

— Мне самой в Калинин не хочется, но надо. — Она по смотрела на огорчённое лицо Штрума и добавила: — Я во вторник утром непременно вернусь и до конца недели пробуду в Москве.

— Я поеду провожать вас на вокзал, — сказал: он.

— Ой нет, это неудобно Ведь со мной поедет одна наша омская сотрудница.

— Тогда зайдемте ко мне на минутку, выпьем вина за ваше скорое возвращение.

Войдя в коричор, она сказала:

— Да, совершенно забыла! Вчера приходил какой-то военный и спрашивал вас, обещал сегодня зайти. Они выпили вина.

— У вас не кружится голова? — спросила Нина

— Кружится, не от вина, — ответил он и взял её за руку. В это время позвонили.

— Это, верно, тот военный, — сказала: Нина.

— Я с ним поговорю в передней, — решительно объявил Штрум.

Через несколько минут он ввёл в столовую высокого военного.

— Прошу вас, знакомьтесь, — проговорил Штрум и, как бы извиняясь перед Ниной, объяснил: — Это полковник Новиков, он на днях прилетел из Сталинграда, привёз привет от родных.

Новиков поклонился с той незрячей, безразличной вежливостью, которую выработать война у человека, в любое время — ночью и на рассвете — в силу обстоятельств вынужденного врываться в частную жизнь других людей. Его равнодушные глаза говоричи, что ему нет дела до частной жизни Штрума, что его не интересует, кем профессору приходится эта красивая молодая женщина...

Но под незрячим и равнодушным выражением он скрывал лукавую мысль:

«Э, вот вы какие, мужи науки! Оказывается, и здесь водятся походные полевые жёны».

— Я привез вам свёрточек, — сказал: он, раскрывая сумку, — письма не дали, просили на словах передать сердечные приветы! Александра Владимировна, Мария Николаевна, Степан Фёдорович, Вера Степановна.

Он не назвал почему-то Евгении Николаевны.

Новиков, перечисляя имена, стал похож не на полковника, а на солдата, передававшего из землянки поклоны родным.

Виктор Павлович рассеянно положил пакет в раскрытый портфель, лежавший на столе.

— Спасибо, спасибо, как они все там поживают? — и, испугавшись, что Новиков станет пространно и долго рассказывать, продолжал задавать вопросы: Вы надолго сюда? Совсем в Москву или в командировку?

В этот момент Нина сказала:

— Ах, боже мой, я забыла, ко мне попутчица должна прийти, ведь мне к поезду пора.

Штрум пошёл проводить Нину, и Новиков слышат, что профессор следом за ней вышел на площадку

Штрум вернулся и, не зная, с чего начать разговор, опросил:

— Вы не упомянули о Жене, разве Евгения Николаевна не в Сталинграде?

Полковник явно смутился и ответил с внезапным «командирским» раскатом:

— Евгения Николаевна просила вам кланяться, я запамятовал, не передал.

Именно в этот миг произошло между ними то, что происходит между двумя концами электрического провода, когда колючие, ершистые сердитые проволоки, наконец, соединившись, пропускают через себя ток, — зажигается лампочка, и всё, что в сумраке казалось угрюмым, чужим и враждебным, вдруг становится приветливым и милым.

Они быстро переглянулись и улыбнулись друг Другу.

— Вы оставайтесь, переночуйте, — сказал: Штрум Новиков поблагодарил! он уже оставил в НК0 другой адрес на тот случай, если его вызовут, поэтому ночевать у Штрума он не сможет.

— Каково положение под Сталинградом? — спросил: Штрум, Новиков ответил не сразу.

— Плохо, — негромко сказал он.

— Вы полагаете, остановим?

— Должны остановить! Значит, остановим.

— Почему должны?

— Если ре остановим — погибнем.

— Это увесистый довод у в Москве, должен вам сказать, спокойно и уверенно настроены, даже говорят о реэвакуации. Некоторые считают, что положение выправляется.

— Нет, это неверно.

— Что неверно?

— Положение не выправилось — немцы идут вперёд.

— А наши резервы, велики они, где они? Новиков ответил:

— Об этом не положено знать не только вам, но и мне, об этом знает Ставка.

— Да а, — протяжно сказал Штрум и стал закуривать. Потом он спросил, застал ли Новиков Толю во время Толиного двухдневного пребывания в Сталинграде, спросил: о Софье Осиповне, осведомился, как настроена Александра Владимировна.

И в этом разговоре — не столько в коротких ответам, сколько в улыбке или в серьёзном выражении глаз Новикова — Штрум почувствовал, что Новиков понимает людей, которых Виктор Павлович знал долгие годы и отношения которых изучил во многих подробностях.

Новиков, посмеиваясь, рассказывал, что Мария Николаевна воспитывает всех детей области, и Веру, и Степана Фёдоровича заодно, что Александра Владимировна за всех волнуется, но больше всего, видимо, за Серёжу и работает за двух молодых...А о Софье Осиповне он сказал:

— Она стихи читала мне, но характер, по правде говоря, такой, что и с нашим комендантом штаба справится.

Он не сказал: ничего о Жене, и Штрум не стал о ней спрашивать — и в этом их молчании словно установился неписанный договор.

Постепенно беседа снова пошла о войне, в ту пору война была морем, в которое вливались все реки и из которого рождались все реки.

Новиков заговорил об инициативных фронтовых и штабных командирах и внезапно стал ругать какого-то перестраховщика и бюрократа. По тому, как он менял интонацию голоса, передавая чьи-то слова об «оси движения» и «темпе движения», и по его жестам Штруму показалось, что Новиков имеет в виду Ивана Дмитриевича Сухова.

Чувство доброжелательства к Новикову, приход которого полчаса назад вызывал в нём неприязнь, растрогало Штрума.

Его по-новому заняла не новая для него мысль, что внешне резкие различия советских людей, наружность, профессия, сфера интересов, часто поверхностны и мешают определить единство. В самом деле, что, казалось бы, общего между ним, Штрумом, исследователем математических теорий физики, и фронтовым полковником, говорившим «Мне, как кадровому военному».

А оказалось, их любовь, их боль, многие их мысли — всё было общим, братским.

— Всё необычайно просто, — сказал: он, охваченный тем стремительным и кажущимся счастливым озарением, которое обычно содержит в себе больше заблуждения, чем истины. И он стал рассказывать Новикову о совещании у Постоева, излагать свой взгляд на дальнейший ход военных событий.

Когда Новиков собрался уходить, Штрум сказал: ему:

— Я провожу вас, мне нужно отправить телеграмму. Они простились на Калужской площади. Штрум зашёл на почту и послал телеграмму в Казань — в телеграмме он сообщал, что здоров, что дела его успешно завершаются и он, вероятно, сумеет выехать в конце будущей недели.

В субботний вечер Штрум собрался на дачу. Сидя в вагоне дачного поезда, Виктор Павлович думал о событиях прошедших дней. Как жалко, что уехал Чепыжин.

Этот приходивший вчера полковник Новиков очень милый человек. Виктор Павлович был доволен, что познакомится с ним. Но лучше, если б это знакомство состоялось на пол часа позже и не помешало бы проститься с Ниной... Но ничего. Вот она вернётся во вторник. И он вновь увидит это милое, молодое и красивое существо.

И так же много и упорно, как о Нине, он думал о жене. Он представил себе её одиночество, тревогу о сыне, вспоминал долгие годы, прожитые с ней.

Людмила расчёсывала утром волосы и говорила:

— Вот мы и стареем, Витя.

Сколько живых связей, сколько разделённого с ней успеха, тревог, огорчений, разочарований, труда.

Такими простыми всегда казались ему отношения людей, такими ясными и несложными. Он так уверенно объяснял Толе и Наде законы человеческих отношений, но вот он не может разобраться в своих чувствах. Логика мышления, ей он верил! Его лабораторная работа всегда была дружна с его кабинетной, книжной теорией, лишь изредка они сталкивались, недоуменно топтались, но это обычно кончалось примирением, они дружно двигались дальше, порознь бессильные: неутомимый ходок, мускулистая практика, несущая на плечах крылатую теорию с острыми глазами.