Значит, тут дело не только в кучке злодеев с Гитлером во главе, тут дело в тех специфических особенностях юнкерства, пруссачества, в особенностях германского империализма, которые выдвигают этих злодеев и обер-злодеев.
Один мой близко знакомый человек, коммунист, он теперь комиссаром на фронте, Крымов, привёл мне как-то слова Маркса о роли реакционных сил в германской истории, я их запомнил — «С нашими пастырями во главе, мы всегда находились в обществе свободы только в одном случае — в день её погребения». И вот реакция в эпоху империализма породила сверхчудовище — Гитлера, и вот тринадцать миллионов немцев сказали ему на выборах: «Да!»
— Сегодня это так. Гитлер победил в Германии. Я понимаю вашу мысль! сказал: Чепыжин. — Но бесспорно и то, что народная мораль, народное добро неистребимы, сильней, чем Гитлер и его топор. Фашизм будет убит, а человек останется человеком. Всюду — и не только в оккупированной фашистами Европе, но и в самой Германии» Народная мораль! Её мера в свободном, полезном, творческом труде, её существо в утверждении своего равенства в труде, чести, свободе, основанное на уверенности в праве на свободный труд, на равенство, на свободу всех трудовых людей, живущих на земле. Народная мораль проста: святость моего права — в святости права других трудовых людей, живущих на земле. А фашизм, а Гитлер с особой яростью и грубостью — наоборот: моё право во всеобщем бесправии людей и народов, в бесправии всего мира.
— Дмитрий Петрович, да, да, да, вы правы, человек остаётся человеком, фашизм будет убит, без понимания этого, без веры в это жить нельзя. Я верю в прекрасную народную силу вместе с вами, вы один из тех, кто научил меня верить в неё, И я так же, как и вы, знаю, что источник этой силы прежде всего в людях труда, в передовых, прогрессивных, гуманных людях, воспитанных на идеях Маркса, Энгельса, Бебеля, Розы Люксембург, Либкнехта, Тельмана. Но где же, где она, эта сила, в сегодняшней жизни Германии, в практике жизни? — спросил: Штрум. — В практике жизни, когда полчища немцев выжигают нашу страну, деревни, города, поля? Вот о чём душа болит!
— Виктор Павлович, — с укором сказал: Чепыжин, — практика жизни и научная теория никогда не должны расходиться и существовать порознь. Вся история нашей физической науки может быть в общем принципе сведена к движению от внешнего кольца электронов до сферы ядерных протонов и нейтронов. За миллион лет от физики камня к химии и снова к физике, но уже не каменной, а ядерной, за миллион лет Путь в ничтожную долю миллимикрона. И вот может показаться, что для науки нет мира полного труда, горя, крови, рабства, насилия, а есть лишь деяния абстрактного разума, проникающего от внешнего кольца электронов к ядру, а весь горький мир бытия, как дым, приходит и уходит, не оставляя по себе ни следа, ни памяти. Вот если учёному так покажется, то грош цена ему, всей его науке, всей его работе. Наука стоит на пороге открытия гигантских источников энергии. Ими должен владеть народ, иначе истребительная сила, созданная современной наукой, попав в руки фашизма, обратит мир в развалины. Как же можно понимать сегодняшнюю действительность, не вглядываясь вперёд, не стараясь прочесть завтрашнего дня. Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ и немецкое государство остаются... Надо в эти слова вдуматься, это слова Главнокомандующего той армии, которая воюет под лозунгом «Смерть немецким оккупантам!» Но война есть война! И именно поэтому надо понимать, что не правы люди, видящие во временном торжестве фашистского злодейства приход вечного царства гитлеровской тьмы и уж, конечно, вечную гибель германского народа.
Он обвел рукой вокруг головы широкий круг и медленно, торжественно сказал:
— Энергия вечна, что бы ни делали для её уничтожения Энергия солнца, излучённая в пространство, проходит через пустыни мглы, оживает в листве тополя, в живом соке берёзы, она затаилась во внутримолекулярном напряжении кристаллов, в каменном угле Она замешивает опару жизни. И вот такова же духовная энергия народа. И она переходит в скрытое состояние, но уничтожить её нельзя Из скрытого состояния она вновь и вновь собирается в массивные сгустки, излучающие свет и тепло, осмысливает человеческую жизнь. И знаете что? Ведь неистребимость этой силы видна в том, что сами вожди фашистского злодейства и насилия всегда убеждают народы, что они будто бы поборники общественного добра и справедливости. Главные преступления свои они творят втайне, на опыте знают, что зло рождает не только зло, что оно может не только подавить добро, но и вызвать его Они бессильны утвердить главную идею фашистского аморализма, утверждающую свою личную, свою расовую, свою государственную свободу путём кровавой воины, путём отрицания личной, расовой, народной свободы других Они способны временно затемнить, обмануть, опьянить, но они не способны переделать, убедить народную душу.
Штрум, усмехнувшись, сказал:
— Что же, Дмитрий Петрович, без тьмы немыслимо ощущение света? Вечность борющегося добра мыслима лишь в вечности зла? Так ли я понял вашу мысль?
Штруму припомнился довоенный разговор с Крымовым, и он оказал:
— Но, Дмитрий Петрович, снова я возражаю вам, возражаю, если позволите, с другого конца— общественные отношения требуют такого же научного исследования, как м мир при роды. В законы термодинамики нельзя ведь вводить субъективные ощущения и субъективные представления Ведь в физике вы всегда проводник великих принципов причинности, объективных закономерностей А приняв вашу сегодняшнюю схему, невольно станешь не оптимистом, а пессимистом эта ваша схема с квашнёй ведь отрицает, по существу, прогресс, движение вперед! Я понимаю, конечно вам кажется, что она ограничивает возможность фашизма менять общественную структуру, калечить человека. А вот схема ваша всё же не верна, ведь её принцип чисто механический, мне кажется, совершенно не применим к объяснению общественных явлений Приложите эту схему не к фашизму, который сгинет, а к прогрессивным явлениям, к освободительным революциям, и вы увидите, что она сулит застои: ведь по такой схеме и революционная борьба рабочего класса не может изменить общество, не может поднять человека на высшую ступень: лишь изменится положение частей в квашне. Но ведь это не так! Вот за советские годы и страна, и хозяйство, и общество, и люди стали иными. Как ни поворачивай, а уж обратно не повернёшь! А по вашему рассуждению общество — что-то вроде клавиатуры: один играет на этой клавиатуре одну музыку, другой играет другую музыку, а клавиатура остаётся неизменной. Я понимаю ваше благородство, ясное, сильное, и я разделяю ваш оптимизм, вашу веру в человека, в победу над фашизмом. Но в общественной жизни нет возврата к прошлому, это не клавиатура, на которой можно играть много раз одну и ту же песенку. Наша сила в одном — мы преобразуем общество и идём вперёд! И дело не только в том, чтобы после победы над фашизмом механически вернуть прежнее, дофашистское положение общественных частей в немецком обществе. Дело в том, чтобы изменить германское общество, глубочайше, органически оздоровить почву, которая рождала войны, жестокости, наконец, родила кошмары гитлеризма.
— Ох, однако, и накинулись вы на меня, — сказал: Чепыжин: — но не я ли учил вас спорить, вот и научил!
— Дмитрий Петрович, — сказал: Штрум, — вы мне простите эту горячность. Но ведь вы знаете лучше меня, что физики вас любят не только за то, что вы авторитет, но и за то, что вы никого не стремитесь подавить авторитетом, что не в начётничестве, а в живом, горячем споре радость совместной работы с вами. Когда я увидел вас, я был бесконечно рад — прежде всего оттого, что люблю вас, я обрадовался оттого, что могу поговорить с вами о самом важном. Но я знал заранее, что не с каменными скрижалями вы придёте ко мне! Я знал заранее, что мы с вами едины в главном, но я знал, что буду спорить с вами, что ни с кем, как с вами, учителем моим, нельзя так горячо и сердито спорить.
— Ладно, ладно, поспорили и ещё поспорим, — проговорил Чепыжин, — то, что вы говорили, — серьёзно, а о серьёзном надо всерьёз подумать.
