Весьма интересны и современные социологические сведения о сексуальности детей и подростков в России. Наиболее репрезентативные данные приводятся в монографии С.И. Голода31. Среди выделенных им закономерностей наиболее значимы в аспекте нашей темы две: сексуальная полифония и сближение типов поведения полов в основном по мужскому образцу. Мальчики становятся более эротичными, включая и духовно-эмоциональную вовлеченность в отношения, а девочки начинают проявлять в поведении собственно сексуальный компонент. Вопреки распространенному мнению и мальчики и девочки высоко ценят одухотворенность отношений, испытывают потребность в любви, что дает феномен «многоцветия» эротических практик. Это в основном совпадает с данными И.С. Кона32, согласно которым российские мальчики занимают 3 место среди сверстников из 35 стран по темпам включения в сексуальные отношения. Их имеют к 15 годам более 50 % российских мальчиков и 30 % девочек, причем растет тяга к произведениям эротического искусства, при отсутствии достаточной научной информации о половой жизни.
Значительное влияние на сексуальность детей и подростков оказывает соответствующая политика государства и СМИ, а школа и родители им значительно уступают. Во многом воспроизводятся традиционные для России противоречия и парадоксы сексуальной культуры, включая синкретизм Бога и Дьявола, разумеется, в «детском» варианте. Многие проявления подростковой субкультуры, включая и склонность к насилию имеют своей обратной стороной слабость и неуверенность. Это достаточно типично для русской культуры и классической и современной. Интересное подтверждение этой мысли привел известный литературовед Л. Аннинский, анализировавший поведение современного лирического героя на любовном свидании. Как и следовало ожидать в России «любовь больше чем любовь», ибо в ней «все либо ледяное, либо раскаленное, при отсутствии теплоты как основы душевности». Русский «вечный мальчик» ластится к уверенным женским рукам33. Для выяснения основных духовных качеств идеального мужчины начала XXI века, мы опросили 100 студентов в возрасте от 17 до 22 лет (44 % мужчин, 56 % женщин). Было отмечено, что 25 % опрошенных привлекает мужественность, 20 % доброта, 15 % ум и 13 % сострадание. Полученные данные в целом соответствуют литературным источникам, хотя трактовка понятия «мужественности» требует уточнений. Очевидно, что «мужественность» в детском прообразе весьма поливалентна и исторически изменчива, причем темпы социальных мутаций этого понятия в современной России значительно усилились.
Итак, зеркало Эроса отразило весьма изменчивый облик русского ребенка на основных этапах отечественной государственности и развития общества и человека. В целом, исторические судьбы данного феномена напоминают остальные социально-психологические явления нашей жизни со всеми их противоречиями и парадоксами. История русского детства и его эротических характеристик, как правило, не была в центре внимания общественности, что способствовало рождению многочисленных мифов. Внимание привлекали только явления, выходящие за рамки общепринятой нормы и православной традиции. Это «половые скороспелки» и онанисты начала XX века, дети-проститутки и жертвы сексуальных маньяков, дети — беспризорники и малолетние преступники на сексуальной почве и т. д. В остальном предполагалось, что детство — это спокойный и сексуально нейтральный период жизни человека, а отдельные «шалости» не достойны особого внимания. Хотя все отечественные литературные и художественные гении прямо или косвенно говорили о мучивших их проблемам детской сексуальности, ее осмысление ограничивалось чаще всего псевдомедицинскими советами «борьбы с онанизмом», полового воздержания до брака и регуляции затем половой жизни. Понятно, что эта установка восходит к православной традиции, освящающей лишь репродуктивную сексуальность в пожизненном браке и считающего ребенка воплощением ангельского образа.
Примат государственности во всех сферах жизни общества и его общая патриархальная установка выразились в разном отношении к сексуальности девочек и мальчиков. Главное достояние девочки — это нетронутость ее девственной плевы, в то время как все остальное было более доступно. С середины XIX века встречается термин «полудевы» как симбиоз физической девственности при полной эротической свободе. Что касается мальчиков, то к их сексуальности отношение было в целом более либеральным на основе модели двойных стандартов, столь характерной для России. В полной мере эта ситуация сказывалась и на модели семейных отношений. В упомянутой уже монографии С.И. Голод постулирует точку зрения, согласно которой «Эволюция принципиальных основ семьи оказывает влияние на сексуальность и структуру эротических практик»34. Следовательно, какова семья и ее эротическая культура, таков в основном и тип сексуального поведения ребенка, а не наоборот. В то же время, в трудах И.С. Кона, Л.С. Клейна и других развивается иная концепция, базирующаяся в основном на представлениях о примате врожденных предпосылок, особенно в гомо- и бисексуальном вариантах. С этой позиции, будущие семейно-брачные отношения уже в основном определены сложившимися в детстве стереотипами сексуального поведения, набором «любовных карт» и всем эротическим дискурсом. Ситуация напоминает известный символ змеи, кусающей себя за хвост. Семья формирует тип детства, детство определяет потенциальный тип семьи и все вращается в своеобразном заколдованном кругу, столь характерном для классического философствования. Постмодернистское видение мира секса во многом связано с неудовлетворительностью этими классическими схемами, с попытками выйти за их пределы. Отсюда представления о нелинейности этих процессов, о трансгрессии и неопределенности, мгновенных переходах в неустойчивом состоянии и сингулярности. Эти моменты остро чувствовали Ж. Батай и Р. Барт, Ж. Делез и другие. В России «такой» литературы долго не появлялось, по-крайней мере в открытой печати и это тоже своеобразное свидетельство особенностей русского «национального секса». Публикуемые ныне материалы производят впечатление вторичности, неоригинальности и определенной робости, несмотря на их эпатажность. «Нефизиологичность» русского эротического дискурса, отсутствие в России писателей типа маркиза де Сада, уже неоднократно была предметом искусствоведческого анализа и философско-культурологических размышлений. В основном, выводы сводились к констатации особой русской духовности, производной от «соборности», в отвержении физиологической «грязи», сопутствующей любовным отношениям. В полной мере это относилось и к «ангельской телесности» ребенка, со ссылками на известное евангельское положение о святости детства и карах тому, кто на него посягнет. «Житие» ребенка в реальной жизни, а не в аксаковских утопиях безмятежного детства включало в себя и ангельские и дьявольские моменты, чему в свое время ужаснулся Ф.М. Достоевский, увидев черты блудницы в невинной девочке. Словом, отражение русского ребенка в зеркале Эроса как в истории, так и в современности, далеко не ясное и прозрачное. В этой связи необходимо обратиться к еще одному аспекту сексуальной культуры детства — к его языку.
