— Давай-давай! Я могу такое рассказать, что пальчики оближешь. Но кому мы нужны? Дичь, она и в Африке дичь. А я кто, если честно? То-то и оно.

— Не грусти, время стирает все и делает из рабов героев! Придет мент, еще врежем. А сейчас надо подождать, малява слишком серьезная…

Мы встретились с Гадо ровно через три дня, ночью. Ещё до ухода врачей, почти под вечер, у него пошла горлом кровь. Это была старая арестантская примочка, даже на «мастырка». Его могли и не положить в лазарет, а оказать помощь на месте, но я хорошо подготовил Алену, и та очень-очень помогла нам…

Гадо привели и поместили через несколько камер от меня. Ночью мы подтянули мента, и он согласился свести нас в пустой камере на полтора часа.

Мент страшно боялся, соглашался только на двадцать минут, но, когда я бесцеремонно сунул ему за пазуху несколько сотен долларов, он сломался. Гадо вывели первым, затем вышел я.

Когда я переступил порог камеры, он сидел за столом и спокойно перебирал в руках изящные четки. Передо мной сидел постаревший, седой человек со впалыми щеками. Мне показалось, он вот-вот закашляется и начнет задыхаться, до того жутким был его вид. Мы крепко обнялись и стояли не шевелясь некоторое время. Я и он, двое из четверых…

— Я принёс тебе хорошего плану, — сказал он и достал из-за пояса тугой шарик анаши. — Наша, азиатская, люди не забывают… Хорошо мыслится под ней, хорошо.

Папиросы лежали тут же, на столе, он достал несколько штук и принялся выдувать табак из гильз.

— Я не употребляю, ты же знаешь, — отмахнулся я. — Не героин, но все же…

— Как хочешь, — он вскинул на меня голову. — Забыл. А я забью, хочу побыть в мэтрополитэне, — пошутил Гадо грустно. Он быстро набил одну папиросу и, прикурив, без жадности, а как настоящий профессионал, легонько затянулся дымом.

— Есть люди… — сказал он. — Они уже три недели снимают квартиру напротив тюрьмы. Ты вовремя подоспел… Осталась самая малость, а так всё решено и согласовано… Идёшь или останешься здесь?

— Иду! — вырвалось у меня почти сразу. — Но ты же рассчитывал только на себя, теперь многое придётся менять…

— Ерунда, не многое! Сейчас ты узнаешь все детали и решишь. Так отсюда ещё не убегали, брат, — заверил меня Гадо и впервые улыбнулся.

Он говорил, говорил и говорил, посвящая меня в детали предстоящего побега. Я слушал и чувствовал, как во мне что-то поднимается и закипает. Таджик умел красиво говорить, он прямо завораживал своим негромким уверенным голосом. Его хотелось слушать и слушать.

— Но ведь тебе предсказано три побега, Гадо! — не удержался я в конце разговора и все-таки напомнил ему о словах бабая.

Он на некоторое время замолчал, потер крепкий подбородок рукой, затем медленно-медленно произнёс:

— Аллах даст и четвёртый, дарагой. Всё — в руках Аллаха.

Такого ответа я от него не ожидал. Действительно, все — в руках Аллаха. Возрадовавшись, я рассказал ему о Таре и своих возможностях.

— С такими силами можно брать тюрьму, — сказал Гадо. — Не ломай голову, всё будет хорошо, я знаю.

И я ему верил.

— Если свалим и на этот раз… Клянусь, я приму вашу веру! Клянусь!

Ради этого стоило жить. Мы разошлись через час пятнадцать, но я знал, что мы скоро встретимся вновь, очень скоро…

г. Пермь, конец 90-х, тюрьма