– Спасибо, отец мой, теперь понятно.

– Как-то встречал я людей из страны румов[8]. Встретил я их идущими с караванами в Ниневию из земли Аш-Шам и предложил им нашу веру, хотя они чужеземцы и из чужих племен. Правильно ли я тогда поступил? – спросил Иосиф.

– Правильно, Иосиф, ведь вера наша для всех, для арабов и чужеземцев, будь их кожа белой или черной, смуглой или желтой, как в Китае и с ним по соседству. Но только помните оба, что я только что говорил Махмуду. Это касается вас обоих, если каждый пойдет своей дорогой, начав с пути главного и единого.

– Да, отец, мы запомним твои слова. Но ты впервые заговорил об этом.

– Ты прав, об этом я говорю впервые. Но не потому, что Махмуд спросил меня только сейчас. Я все равно сказал бы об этом, если не сегодня, то завтра или послезавтра, потому что призыв наш, доселе ограничивавшийся землями арабов, теперь обращен к народам и землям за их пределами.

С того дня каждый из них знал границы для своей деятельности, и каждый принимал и наставлял идущих к нему, как было и прежде, как повелел им Ибрагим. И отправлялся каждый из них по деревням и стойбищам племен или на пути зимних и летних кочевий между землей Аш-Шам и другими областями земли Аллаха.

Иезекиль обосновался в племени, соперничавшем с племенем его должника, благородного шейха. Между новым его пристанищем и землями, в которых кочевало племя шейха и где осталась семья его деда, лежало Мертвое море. И едва он поселился в том отдаленном племени, которое мы назовем племенем аль-Мудтарра, тогда как племя доброго шейха – племенем аль-Мухтара[9], как тут же между двумя племенами стали возникать и разгораться раздоры. Чтобы прибыльно сбывать свой оружейный товар, Иезекиль стал натравливать племя на его соседей, побуждать их брать добычу, чтобы они могли расплатиться за его товар и чтобы те, у кого не было денег, могли купить у него для своих женщин золото и серебро.

Козни Иезекиля подкреплялись стихами и пасквилями, сочинявшимися ему за деньги и оскорбительными для шейха племени аль-Мудтарра и его дочерей. А те, кто их разносил, утверждали, будто слышали их из уст шейха племени аль-Мухтара и его поэтов во время летних и зимних кочевий. То же самое при помощи других, а иногда и тех же самых людей, Иезекиль проделывал с шейхом племени аль-Мухтара, рассказывая ему и людям из его племени о соседях то же самое, только наоборот. Но шейх племени аль-Мухтара в том, что доходило до его ушей с другой стороны, обычно соглашатся с мнением Ибрагима. Тот успокаивал его, говоря, что ему известно, чьих рук это дело, что это дело недостойных рук Иезекиля и главное здесь – не поддаваться. А вот шейха племени аль-Мудтарра некому было предостеречь от деяний Иезекиля, который стал вести себя с шейхом так, словно и он, и его племя были ему чем-то обязаны. Иезекиль заявил шейху, что готов изготовить для его племени оружие и, если племя аль-Мудтарра нападет на племя аль-Мухтара, не потребует за него слишком много, ограничившись той суммой, о которой они договорятся. С того дня Иезекиль стал наведываться к шейху племени аль-Мудтарра как дорогой друг и советник, с мнением которого так или иначе считаются. И племя аль-Мудтарра стало все чаще совершать набеги на племя аль-Мухтара, устраивать засады, угонять скот, убивать того, кому не посчастливилось оказаться без защиты. А когда племя аль-Мухтара предпринимало ответные действия, племя аль-Мудтарра уклонялось от прямого боя, скрываясь в заранее подготовленных укреплениях или уходя в горы, где находили они себе укрытие в дальних пещерах, особенно когда племя аль-Мухтара атаковало их большими силами и организованно. Но если они видели, что атакующее их войско не организовано, они набрасывались на него, убивали мужчин, вселяли ужас в детей, а то и убивали их, захватывали скарб и уводили скот, а женщин угоняли в плен.

Когда наступила весна, Иезекиль посоветовал шейху племени аль-Мудтарра переселиться и при этом перейти ту часть территории, которая как зона безопасности разделяла во избежание трений оба племени. При этом было решено, если племя аль-Мухтара окажет сопротивление, напасть на него, захватить стада и имущество, убить мужчин и взять в плен женщин и на этот раз, в отличие от предшествовавших стычек, полностью его уничтожить. Но в случае победы над противником Иезекиль поставил перед шейхом условие:

– Мое главное условие, шейх: в случае вашей победы дочь шейха того племени должна стать моей добычей.

Несмотря на всю жесткость этого условия, ибо шейх племени аль-Мудтарра по законам того времени сам хотел заполучить эту девушку, он, пусть и нехотя, согласился.

В последние дни февраля шейх племени аль-Мудтарра велел группе мужчин отправиться с ним и, нарушив запретную границу, расположиться рядом с племенем аль-Мухтара и сказал, что в подходящий момент отдаст приказ о нападении. Иезекиль убедил шейха в том, что самому Иезекилю необходимо остаться в лагере, чтобы следить за домом шейха, выполнять пожелания женщин, а главное, как он сказал, продолжать ковать мечи, кинжалы и копья, ведь война может продолжаться долго. А поскольку дурная натура, попутчик которой – шайтан, а не устои веры, никогда не изменяет себе, как только дом после отъезда шейха опустел, Иезекиль принялся любезничать с женой шейха и щедро одаривать ее украшениями, заманивая в свой дом. Та поначалу возмущалась:

– Я жена шейха, юноша, а главное в преданности женщины – хранить мужчине верность в его отсутствие.

Иезекиль со смехом отвечал:

– Ты не дочь кого-либо из родни шейха и вообще не из его племени и не из его народа. Ты чужая этому племени, и обычаи твоего народа иные, чем обычаи здешних племен. К тому же откуда тебе знать, возможно, шейх не вернется, попадет в плен или погибнет. Тогда тебе, чужестранке, не к кому будет идти, кроме меня.

Иезекиль умасливал ее медовыми речами, а когда наконец одолел, стал торговаться по поводу ее единственной дочери, особенно после того, как та застала их на месте постыдного преступления. Когда Иезекиль приближался к дочери шейха, она покрикивала на него, но он сказал, что единственным способом получить к ней доступ было соблазнить ее мать. И хотя дочери неприятны были и эти слова, и то, что он делал с ее матерью, а мать делала с ним, со временем она стала общаться с ним по-другому, задумав по-своему противостоять неизбежному злу. Как только солнце скрывалось за горизонтом и пастухи возвращались со стадами домой, мать пробиралась в шатер Иезекиля и возвращалась лишь незадолго до того, как свет начинал брезжить на небосводе. А когда дочь всячески ее укоряла, говорила так:

– Оставь меня в покое! Ты не была еще замужем и тебе не понять, что чувствует женщина в отсутствие мужа, которого не любит. К тому же я не из вашего племени, и ваши обычаи не для меня. Твоему отцу, когда он брал меня в жены, было известно, что до него я знала мужчин. Пока его нет и не известно еще, сколько не будет, оставь нас с Иезекилем в покое, и пусть каждый отвечает за самого себя. К тому же, – добавила она, – Иезекиль мужчина сильный и знает, как обращаться с женщиной. Он заботится о нашей семье, пока наши воины отсутствуют. Кроме того, он завалил нас золотом. Смотри, это ожерелье от него и сережки, и этот браслет он подарил. Он взялся сделать мне пояс из золота, украшенный серебром. Когда я сказала, что это слишком дорого, он ответил, что готов отдать мне душу.

Хотя слова матери не заставили дочь вести себя по-другому, время от времени она все же задумывалась над услышанным. Украшения… у нее никогда не было украшений. И хотя отец ее имел средства, он был скуп и не очень-то тратился на семью, держа свою жену и дочь в черном теле и ограничивая их самыми скромными потребностями. Разве не права пословица: «Разломи луковицу и понюхай, будет дочь, точно мать, старуха» [10]? Чего ожидать от дочери, если ее мать не смотрит на своего мужа с любовью, уважением и признательностью, да еще объясняет ей, что именно толкает ее к разврату, как не того, что дочь тоже бросится на дно пропасти, когда рядом нет никого, кто бы ее удержал? И все-таки дочь шейха не желала бросаться в бездонный колодец, в который уже шагнула ее мать, хотя и понимала, что наказание шейха, если он все узнает, не будет строгим.