– Но если, как ты говоришь, дружественное Иезекилю племя румов станет нашим союзником, зачем нам тогда оружие?

– С ним мы справимся с враждебными Иезекилю и румам племенами арабов, – отвечали приспешники Иезекиля.

Двое из молодых людей переглянулись, потом встали и, ничего не сказав, вышли.

– Выбирая отца Ляззы, мы ошиблись. А не вспоминаешь ли ты, как племя, взявшее тогда над нами верх, насадило нам его, когда в бою был убит наш доблестный шейх? Как говорили нам, что не утихнет их беспокойство и не согласятся они на примирение, пока не примем мы этого человека в качестве шейха. Вот мы и приняли его, вместо того чтобы выбрать. Они тогда словно нарочно постарались, предложив худшего из племени, так давайте хотя бы сейчас выберем вместо него лучшего из сыновей нашего рода, но уж никак не Иезекиля, – говорил один.

– Хватит твердить одно и то же! Сыновья рода, сыновья рода, – возражал другой, – оставим наш род в покое и попробуем избрать инородца. Что с того, что Иезекиль не нашего рода? Что с ним не так?

– Иезекиль один из нас! – в один голос угрожающе закричала целая группа присутствующих.

– Желаем видеть Иезекиля шейхом над нами! – кричали другие. А кто-то, смеясь, добавил:

– Да я прямо сейчас готов отдать за него свою дочь.

– И я тоже, – вставил другой. – Отдам за него свою сестру и даже вторую часть калыма не попрошу. Хватит мне и того, что он даст сразу, а он, надеюсь, будет со мной щедр.

Так на встречах у Иезекиля происходило с незначительной разницей день за днем.

И стали замечать мужчины, что стоит им вернуться домой, как от их жен, матерей и сестер начинали сыпаться вопросы, да еще в таких выражениях, будто они сами только что присутствовали на их обсуждении. Все разговоры велись в пользу Иезекиля, и каждая из тех, кто имел свой интерес, втайне надеялась, что Иезекиль, когда станет шейхом, щедро пожалует ей золотой или серебряный перстень, браслет или ожерелье. Воображение рисовало каждой разные картины, в зависимости от ее положения в племени и красоты. Не унималось воображение и у мужчин – каждый думал о том, что пожалует ему Иезекиль. Быть может, деньги, а может, и положение. Посадит, например, в кресло шейха в роду его, за которое он давно уже спорит со своим отцом, братом или каким-нибудь другим шейхом.

Наконец настал указанный день, и мужчины племени собрались. Но Иезекиль, вместо того чтобы собрать их, как было условлено, в своем новом шатре на шести столбах, за день до того пригласил к себе шейхов родов племени и просил их, чтобы первая встреча прошла в доме шейха племени аль-Мудтарра, поскольку тот больше, обещав им при этом, что сам шейх присутствовать там не будет. Нельзя, мол, чтобы родня шейха говорила потом, что Иезекиль пригласил людей в шатер на шести, а не на восьми столбах, и чтобы у них отыскался повод оспаривать принятые решения.

– К тому же шатер этот, – продолжал убеждать их Иезекиль, – принадлежит теперь матери Ляззы, ведь шейха она прогнала.

– Брат мой, – ответил ему кто-то, – если количество столбов может стать причиной для препирательств, что нам стоит добавить к шатру Иезекиля седьмой и даже восьмой столб, не расширяя его?

Тут в разговор вступил молодой человек из числа тех, кто отважно сражался и не покинул поле сражения:

– Братья, при чем здесь число столбов? Речь о том, как все это будет выглядеть. Соберемся ли мы в доме шейха под предводительством одного из нас или же в доме Иезекиля уже под его предводительством.

– У меня есть идея, – сказал другой. – Почему бы нам не собраться в доме у шейха племени румов и закончить на этом все споры? Тогда те, кому почему-то не угоден Иезекиль и его дом, будут довольны.

– Дело здесь вовсе не в названиях, – возражали ему, – а в том, готовы ли мы согласиться, чтобы чужеземец мог на нас влиять, когда мы выбираем себе шейха и способны избрать его под предводительством одного из сынов нашего рода.

Иезекиль поднялся, картинным движением отряхнув свою абу[15].

– Если все упирается в мое присутствие, я могу освободить вас от него.

– Пусть Иезекиль остается среди нас, и румы пусть остаются. Все они наши братья, и между нами нет различий, – в один голос закричало большинство из присутствовавших там шейхов.

Все шейхи родов племени были с этим согласны, а с ними и большинство из присутствующих, невзирая на горячие протесты одного из шейхов. Тогда Салах выхватил свой меч с криком:

– Это измена! Это предательство нашей истории, нашего наследия, тех жертв, на которые шли наши отцы и деды, чтобы мы жили так, как жили до того, как отец Ляззы стал шейхом над нами! Неужели вы хотите, чтобы Иезекиль стал шейхом над нами, да еще вместе с румийской собакой? Это предательство веры тех из нас, кто избрал для себя веру истинную. Предательство ныне живущих и всех поколений, что жили до нас. Богом клянусь, я никогда не пойду на это, и никто не запугает меня и не помешает мне и моему роду самим выбрать себе путь. Не боюсь я ни Иезекиля, ни румов, ни тех, кто унижается перед ними.

Кто-то из шейхов пытался ему возразить и даже бросился было к нему с мечом, но Салах с такой яростью закричал на него, что тот повалился на спину, да так неловко, что одежды его задрались и срам его оголился. Доблестный шейх удалился, а молодежь еще долго смеялась над жалким видом того, кто так струсил.

Иезекиль со своей стороны успел все уладить с женой шейха, и собраться в конце концов решено было в доме шейха. Предводительствовать на собрании знатные лица и шейхи родов выбрали Иезекиля, а когда он стал делать вид, что собирается отказаться, многие стали подходить к нему с уговорами. Один целовал его плечо, другой щеку, кто-то лоб, кто помоложе целовали ему руки, и все в один голос упрашивали согласиться предводительствовать на собрании, где будет решаться судьба племени. Все, кроме одного из присутствующих, знатного воина, который отважно сражался против племени аль-Мухтара, хоть с самого начала был против нападения на него, сомневаясь и в его целях и причинах.

Именно поэтому, когда еще до начала схватки мужчины племени аль-Мудтарра соскочили с лошадей и принялись грабить дома племени аль-Мухтара, он остался сидеть в седле и не принял участия в разграблении. Стойкость и смелость поставили его в ряд тех немногих, кто действительно сражался, а может, и впереди всех. Он последним покинул сражение. Он так долго сражался, стараясь вызволить попавших в плен, что от обилия крови, стекавшей по лезвию меча, рукоятка меча присохла к его руке, и когда все кончилось, он не мог разжать пальцы. Пришлось отмачивать руку в теплой воде, когда на обратном пути после неудавшегося набега его с сотоварищами приютили кочевники.

Садах поднялся, чтобы разговаривать стоя.

– Все мы дети одного племени, все, кто присутствует здесь в доме шейха, опозорившего всех нас и опозорившего самого себя. Кто потерял стыд, не стыдится своих поступков. Я говорю, все мы, присутствующие в этом доме, сыны одного племени, за исключением Иезекиля и тех, кого он привел с собой. Он чужой для нас человек, и те, кто с ним, тоже чужаки. Он воспользовался нашим покровительством, и мы как слабому позволили ему оставаться у нас. Мы разрешили ему быть для нас золотых дел мастером, кузнецом и оружейником, но никак нельзя обсуждать при нем наши дела, да еще такие судьбоносные, как это. И уж совершенно недопустимо, чтобы он предводительствовал здесь и стал нашим шейхом.

Когда Садах произносил эти слова, многие из сидящих пытались ему помешать. Кто-то кидал в него маленькие камешки, кто-то косточки от фиников, которые Иезекиль подал перед обедом. А финики он подал не для того, чтобы уважить гостей, а для того, чтобы, поев фиников, они пили побольше воды и поменьше ели еды, которую он велел жене шейха приготовить пожирнее, чтобы обжоры не слишком старались.

– Именно так, шейха[16], зарезав как можно меньше живности, – сказал ей Иезекиль, – мы поможем им всем побыстрее насытиться.