Соколов развернул еще один порошок, присланный Штубе, и, изогнув бумажку лодочкой, налил стакан воды, но не успел принять лекарство, зазвонил телефон.

Снова звонил Штубе.

— Господин инженер-механик, — сказал комендант по-немецки, и голос его звучал удивительно спокойно, Соколов даже уловил в нем некие ласковые нотки. — Господин инженер-механик, я готов отпустить вас в госпиталь. Я прикажу отвезти вас, если к завтрашнему утру вам будет всё так же плохо. А сейчас прошу ко мне на обед. Отличное мясо, господин инженер-механик, лучше всякого лекарства! У вас есть плащ, господин инженер-механик?

Кабинет Штубе был кабинетом делового человека.

На стенах картины и диаграммы строительства. Вычерченный от руки план всех деревень, входящих в округ. Над рабочим столом коменданта небольшой портрет Геринга в простой раме.

Никакой роскошной мебели. Никаких украшений.

Штубе встретил Соколова у дверей кабинета и, ласково улыбаясь, провел к столу, на котором стояли два прибора и высилась бутылка красного вина.

Посередине стола лежал какой-то прямоугольный предмет, накрытый белым листом бумаги.

Штубе перехватил взгляд Соколова и весело сказал:

— О, вы смотрите на это… Это потом. Сюрприз! Сперва обедать. — Он перешел на русский: — Хорошая куриц есть лучший лекарств! Да, да!

С чего он так веселится? Соколов внимательно поглядел на Штубе. Тот стоял перед ним сияющий, словно выиграл сражение. Сегодня от его короткой плотной фигуры, от гладко-выбритого лица и тщательно прилизанных волос исходила такая внушительная самоуверенность, что Соколов подумал, уж не получил ли он повышение или Железный крест.

Они сели обедать, и Штубе все время смеялся, хвалил вино, которое действительно оказалось прекрасным, ел за троих и хвалил своего инженера-механика.

— Ви есть молодец! — Штубе вытер губы салфеткой и поднял палец. — Но я тоже есть молодец. — Он понизил голос и сказал таинственно, уже по-немецки: — Смотрите, господин инженер-механик. Вот она!

Штубе снял с прямоугольного предмета бумагу, и Соколов увидел плоский деревянный ящик, стянутый по краям широкими железными планками и болтами.

— Это были ужасные три дня, господин инженер-механик. Я понимал настроение и своих солдат и ваших рабочих. Я отношу вашу болезнь к тому же.

Соколов понял, что Штубе говорит о взрывах.

— Я не стал применять террор. Я стал думать. И одно ваше слово, господин инженер-механик, помогло мне!

— Как?

— Помните зуб от бороны?

— Зуб от бороны… Да, а что?

— Перед вами партизанская мина! Вы разве не знаете, что я отдал приказ боронить дорогу? А-а, понимаю, вы же болели. Но каков результат, а? Баба её увидела на дороге. Дождем размыло, понимаете?

— Вы мне разрешите осмотреть?

— Конечно! Запал сапер вынул. Можете смотреть сколько угодно. Сегодня же я прикажу её отправить в Брянск! Я должен извиниться перед вами за то, что не отпустил вас туда. Но поймите мое настроение.

Соколов взял мину в руки. Килограмма три весу. Она, несомненно, была самодельной, но изготовлена неплохим мастером. Соколов обратил внимание на то, что уголки железных планок тщательно запилены, а под головки болтов аккуратно подложены шайбы.

— Завтра тоже будут боронить? — медленно спросил Соколов.

— Яволь! Пока партизаны не поймут, что все бесполезно! Я понимаю, вам жаль тех, кто будет боронить. Но во всем виноваты партизаны. У меня нет выхода. Я должен достроить аэродром.

— Скажите, господин комендант, что будет потом со всеми этими людьми? — Соколов показал за окно, где сквозь струи дождя темнели избы.

Штубе нахмурился. Потом, словно бы опомнившись, заулыбался.

— Вам я скажу. Эти люди могут понадобиться на другом строительстве.

— Итак, их выселят?

— Но здесь будет военный аэродром! — воскликнул Штубе. — Это естественно!

— Их увезут в Германию? — не отступал Соколов.

— Возможно, — быстро отрезал Штубе, показывая, что разговор ему перестал нравиться. — Предложить вам кофе, господин инженер-механик?

— В другой раз, если позволите. Большое спасибо за обед.

— Вам все ещё плохо?

— Да. Я пойду полежу? — полувопросительно сказал Соколов.

— Я вас не задерживаю, — сухо ответил Штубе. — Но завтра прошу заняться самоходкой, если вам станет лучше!

Соколов, прежде чем лечь, решил обойти мастерские. Все было в порядке. Станки работали как всегда.

— Самоходку ему подавай, — проворчал Соколов, чувствуя, как озноб снова сотрясает его. — Немного подождете, господин комендант! Мы ещё ею займемся!

Он уже хотел пойти к себе, но вспомнил, что ещё не видел сегодня Сверлилкина, и направился в его угол. Он любил наблюдать, как работает этот мастер, и поэтому тихонько подошел сзади — так, чтобы Сверлилкин не заметил его.

По-видимому, Сверлилкину было жарко, он скинул с себя рубаху и стоял у станка в голубой застиранной донельзя майке. Соколову была видна лысина на его голове, худые ключицы, тоненькие, как у мальчишки, руки.

Станок работал на полных оборотах. Визжала фреза, как дробь стучала по корыту огромная стружка. Сверлилкин смахивал с лица пот тыльной стороной ладони, хватал ключ и, сняв очередную шестерню, тут же устанавливал следующую для нарезки. Каждое его движение было точным и продуманным. Когда он, натуживаясь, закреплял гайку шпинделя, мышцы на его руках и плечах собирались в клубки, и в пройму майки Соколов видел, как резко выступали острые ребра, даже становилось немножко жутко, словно бы на станке работал скелет.

Соколов положил руку на плечо Сверлилкина и, закашлявшись, глухо проговорил:

— На пределе ведь ты, Михайлыч!

— Ничего, — отмахнулся тот. — Торчу пока!

Соколов заметил, что глаза у Сверлилкина красные, а лицо заострилось.

— Похоже, что не спал три дня?

— Бессонница. Как ночь, так сон долой, — ответил Сверлилкин, останавливая станок. Он еще раз вытер пот со лба, но уже ладонью, отчего по лбу протянулись черные полосы, и, глубоко вздохнув, спросил, видимо решившись:

— Что вы всё расспрашиваете! Спал не спал! МТС не МТС! Вам-то что? Я свое дело делаю, и всё. Не нравлюсь — увольте!

— «Увольте!» — передразнил Соколов. — Здесь знаешь как увольняют, а? Здесь троих уже уволили…

— Ну и меня валяйте, — вскипел Сверлилкин. — Чем так выспрашивать да вынюхивать! Тех отправили и меня валяйте! — крикнул он, меряя Соколова злым взглядом. От ярости он что есть силы рванул ключом гайку, ключ соскочил, и рука Сверлилкина чиркнула по острой фрезе.

Кровь моментально залила всю руку.

— Пошли в конторку! — крикнул Соколов. — Там у меня йод!

— Не надо, — поморщился Сверлилкин. — Без вашего йода как-нибудь. Мм-м, — простонал он; рана, видимо, была глубокой.

— Немедленно в конторку!

— Не надо. У меня в верстаке керосин есть. Мы по-своему лечимся. Принесите, если не трудно, — попросил Сверлилкин, зажимая рану другой рукой.

Соколов побежал к его верстаку, открыл один ящик, другой. Керосина не было.

— Внизу посмотрите! В нижнем ящике!

Соколов открыл нижний ящик. Баночка с керосином была здесь.

— А это что? — ахнул механик Соколов.

Стопка широких железных планок с аккуратно запиленными краями, с отверстиями под болты лежала в ящике Сверлилкина.

— Боже мой, — выдохнул Соколов, чувствуя, как его зазнобило. — Вот оно что…

Совладав с собой, механик положил одну планку в карман, взял керосин, задвинул ящик назад и, подойдя к Сверлилкину и отдавая ему керосин, строго приказал.

— Спал ты или не спал — это действительно не моё дело! Поэтому сегодня домой не пойдешь. Будем заниматься самоходкой. Если потребуется — всю ночь!

И механик Соколов пошел к себе в конторку. Там он развернул по одному все порошки и, ссыпав их вместе в одну бумажку, налил в стакан воды и принял порошки все сразу.