– А в последнее время?

– Да последнее время его-то и не было. Он ушел в том месяце. На фронт, говорил. Вот только вчера и вернулся в форме и с наганом. «Ты, – говорит, – тетя Лена, меня разбуди в восемь» – и к себе пошел.

– А почему вы в шесть ушли с поста?

– Ах, товарищ начальник, не в шесть – в семь ушла. Гастроном у нас в семь открывают.

– Долго там были?

– Час, наверное, у меня часов-то нет. А домой шла и у ворот двоих военных встретила, они-то мне и сказали, что время пять минут девятого.

– Военные выходили из вашего двора?

– Из нашего. Из ворот.

– Постарайтесь вспомнить их.

– В сапогах хромовых, с ремнями через плечо. У одного, что на часы смотрел, нашивка золотая.

– Какая нашивка, узкая или широкая?

– Широкая, товарищ начальник, страсть какая широкая.

– Вы раньше их не видели?

– Нет, не видела.

– Что дальше?

– Я, конечно, побежала Зиновия Аркадьевича будить. Гляжу, дверь открыта. «Неужто встал?» – думаю. Зашла в комнату, а он лежит. Тут я и побегла на улицу.

– Игорь, – Данилов встал, – дело ясное. Ты сейчас иди в «Вечерку», найди знакомых Грасса, узнай, кто такая Марина. Ты, Степан, с жильцами поговори. Я в управление.

На лестнице Данилов задержался, пропуская санитаров, уносивших убитого. Он прошел сквозь расступившуюся толпу любопытных у подъезда, подошел к машине.

– Извините. – Кто-то тронул его за рукав.

Данилов оглянулся. Перед ним стояла пожилая женщина с пустой авоськой в руках.

– Я хотела вам кое-что сообщить…

– Слушаю вас.

– К гражданину Грассу ходило много разных людей. Журналисты… А три дня назад заходил его сослуживец, подполковник.

– Так, значит, подполковник? Я знаю, летчик?

– Нет, пограничник. Такой интеллигентный, седоватый. Очень жалел, что не застал его.

– У этого подполковника ожог на правой щеке? – внутренне холодея, спросил Данилов.

– Ошибаетесь, у него шрам, белый такой, с левой стороны, здесь. – Женщина провела пальцем от губы до глаза.

Он. Точно он. Широков. Уже в машине Иван Александрович расстегнул крючки воротника. На душе было скверно. Точно так же, как пятнадцать лет назад, когда он в Питере, на Лиговке, потерял след Резаного.

Зачем Широков приходил к Грассу? За деньгами? Может быть, за ценностями? Маловероятно. Ни денег, ни тем более ценностей у убитого не было. Значит, Широкову был нужен Зяма-художник. Но ведь Грасс никогда не связывался с уголовниками. Он делал фальшивые накладные артельщикам, липовые печати на документы, справки. Его «клиентура» была – крупные хозяйственники. Кто же указал Широкову на Грасса? Кто?

В коридоре «Вечерки» пахло керосином. Из-за закрытых дверей вырывался приглушенный стук пишущих машинок, обрывки телефонных разговоров, смех.

В отделе иллюстраций было тихо. Огромное окно распахнуто, за ним в золотистом мареве видны крыши и облезлые церковные маковки. Со стен на Игоря смотрел добрый десяток человеческих лиц. Красивые, строгие и веселые женщины, мужчины с орденами и без таковых, бородатые и бритые, дети.

Из-за стола, заваленного старыми фотографиями, обрезками бумаги, рисунками, газетными полосами, навстречу Муравьеву поднялся человек в синем костюме.

– Я хотел узнать, сотрудничал ли в вашей газете художник Грасс.

– Зяма? Разумеется! Мы с ним гигантские друзья! А с кем имею честь, простите? Смирнов, – представился художник.

– Значит, мне повезло. – Игорь достал из кармана удостоверение.

Смирнов внимательно прочитал его, поднял на посетителя удивленные глаза:

– Нет. Это недоразумение. У него были неприятности, но давно. Он чудный художник. Хороший товарищ.

– Вы его хорошо знали?

– Хорошо – не то слово. Зяма мой лучший друг!

– Значит, мне опять повезло.

– Что? Скажите, что могло с ним случиться? Ах ты господи, Зямка…

Смирнов заметался по кабинету, он был похож на большую птицу.

– Вы сядьте, сядьте, пожалуйста. – Игорь присел на стул. – Дело серьезное.

– Серьезное? – Смирнов сел и сразу же начал перекладывать на столе строчкомеры, пинцеты, ножницы.

– Вы только… В общем, Грасс убит.

Ножницы со звоном упали на пол. Смирнов закрыл лицо руками. Только пальцы мелко вздрагивали.

«Они слишком тонки и красивы для мужчины, – подумал Игорь, – слишком нежны».

Смирнов убрал руки, и Муравьева поразила перемена, происшедшая с этим красивым, не по годам моложавым лицом. Оно сразу постарело, даже глаза померкли. Перед Муравьевым сидел усталый, больной человек.

– Дайте закурить.

Смирнов неумело взял папиросу, прикурил.

– Зяма звонил мне вчера, сегодня он должен был зайти ко мне с новыми рисунками…

Он замолчал. В комнате повисла тишина, гнетущая и тяжелая.

– Кто мог это сделать? – спросил Смирнов.

– Мы еще не знаем. Вот пришли к вам. Надеюсь, вы поможете.

– Я говорил ему: брось эту женщину. Брось!

– Вы имеете в виду Марину?

– Да, Марину Флерову.

– Кто она такая?

– Как вам сказать? Знаете ли, есть категория женщин, красивых, умных, свободных. У них огромный круг знакомых и необычайная жадность к развлечениям. Они не думают, как и где живут. Они просто живут, легко и свободно. Такие обычно нравятся занятым мужчинам. Дайте спички, пожалуйста. – Смирнов снова прикурил. – Марина такая. Немного пишет, чуть рисует, немного снимает, немного поет, снимается в кино… в эпизодах, разумеется. Всего понемногу и – ничего. У нее открытый дом. Народу полно. Можно приехать в полночь, за полночь.

– Она давно знакома с Грассом?

– Да, года три. Он для нее – убежище. Это она говорит… Устав от кутежей, разочаровавшись в очередном увлечении, она убегала к Зяме. Марина называла это – «стать на душевный ремонт». А он терпел, терпел и ждал.

– Вы говорили, что у нее открытый дом? Если я вас правильно понял, к ней мог приходить любой, даже малознакомый человек?

– Да, вы правильно поняли.

– А что вы скажете о людях, которые у нее бывали?

– Всякие. – Смирнов вздохнул. – Наш брат журналист, киношники, актеры. Всякие. А бывает, компания эдаких молодчиков приедет… Хватких таких, разодетых, с короткими пальцами в кольцах. Молчаливые, только пьют да похохатывают. Я их не люблю. Денег у них много.

– А где живет Флерова, знаете?

– Да, конечно.

Телефон зазвонил.

– Ты погоди, не части так. Погоди! – Данилов взял трубку. – Данилов слушает. Молодец, Игорь, ты сначала сюда приезжай, а потом уже к мадам поедешь. Давай, жду. Ну, так как будем? – Иван Александрович отодвинул телефон. – Как будем, я спрашиваю, дальше жить? А, Михаил?

– Как люди, как все люди. Я же завязал.

– Это я знаю, читал твое заявление. Ты лучше скажи, зачем ко мне пришел?

– Так военком же…

– А ты думал, Костров, что военком тебе сразу два кубаря даст? Как я помню, ты в тридцать седьмом его квартиру побеспокоил…

– Так…

– Нет, брат, ты что-то недоговариваешь.

– Я, Иван Александрович, перед вами как на духу…

– Так зачем ты себе дело в Грохольском приписал? А? Ты же был домушник, а тут разбойное нападение. Да еще пишешь, что завязал?

Мишка Костров заерзал на стуле. Он сидел в кабинете уже битый час. Здоровый, большерукий. Неспокоен был Мишка, ох неспокоен. Где-то в глубине глаз прятался страх.

– Так мы с тобой не столкуемся. В Грохольском работал не ты. Работал там Влас. Он сейчас в Таганке суда ждет. А вот зачем тебе это дело брать?

Мишка молчал.

– А я знаю. Ты домой идти боишься. Лучше в тюрьму, чем домой. Верно?

– Сажай, Иван Александрович. Хочешь, все нераскрытые квартиры возьму?

– Все? До одной?

– Все…

– Ишь благодетель. Ты мне квартиры, а я тебя в КПЗ. Так? Молчишь… А правда где? Мы для чего здесь сидим? Мы закон охраняем. А закон и есть правда. Ты лучше расскажи, зачем пришел? Может, я тебе помогу.

– Честно?