– Продолжайте, продолжайте. Сидите. – Полковник Смысловский махнул рукой: мол, что вы, полноте, мы же не на строевом смотре. – Я слушаю с большим интересом, Рискевич. Кстати, я так и не собрался вас спросить: почему вы были капитаном Королевской югославской армии?

– Вы позволите курить, господин полковник?

– Конечно.

Начальник белорусского отдела «Зондерштаба-Р» капитан Рискевич достал пачку сигарет, на которой теснились башни минаретов, щелкнул зажигалкой.

– Турецкие. – Полковник взял пачку, раскрыл, понюхал. – Чудный табак. Какой запах!

– Прошу, господин полковник.

– Нет, воздержусь. Стараюсь курить как можно меньше. Поэтому не достаю хорошего табака. Курю немецкие. Так что с югославской армией?

– Мне было пять лет, когда мы попали в Югославию.

– Ваш отец служил у Врангеля?

– Да. Знаете, дети эмигрантов любят таинственно говорить, что их отцы камергеры и тайные советники. Мой отец был штабс-капитаном. Но тем не менее он был специалист, личный механик генерала Ткачева. Лучшего летчика России. Ткачев перешел на службу к югославам и взял моего отца. Я окончил кадетский корпус, потом училище.

– Потом вас завербовали мы?

– Да. Когда началась война, я начал работать в абвере.

– Ну что ж. Мы уклонились от главной темы. Но меня всегда интересовали такие люди, как вы. Странное время, странные человеческие судьбы.

Полковник Смысловский покривил душой. Он знал все о капитане Рискевиче. Как, впрочем, и о других сотрудниках всех четырех отделов, входящих в структуру «Зондер штаба-Р», или иначе Особого штаба «Россия», который он возглавлял с сорок первого года. Начальник второго отдела контрразведки по личному составу обер-лейтенант Бондаревский не зря ел свой хлеб.

И капитан Рискевич прекрасно знал это. Но начальство предложило ему сегодня такую форму отношений, и он принял ее.

– Господин полковник, давайте пройдем в аппаратную, там вы сможете услышать запись разговора.

– Пожалуй.

Рискевич встал. Высокий, стройный, черные волосы разделял аккуратный пробор.

«А он красив, – подумал полковник. – Красив, обаятелен, умен. Таких любят женщины, да и мужчину он вполне может расположить».

В приемной навстречу им вскочил из-за стола адъютант шефа лейтенант Хмельневский.

– Я в аппаратной, – бросил полковник.

Шли они по слабо освещенному коридору, да и зачем яркий свет в «Восточной строительной фирме Гильген». Именно эта вывеска была привинчена к дверям дома.

– Как вам удалось записать разговор? – спросил полковник.

– Он влюбился в женщину, нашего агента. Она пригласила его к себе, мы и установили эту громоздкую технику. Наш разговор записан на пластинки, ну а потом перевели уже на пленку.

– Я послушаю первоисточник.

Сначала раздалось шипение, потом звук, похожий на хлопанье двери, потом усиленный техникой голос Рискевича:

«– Вы, наверное, удивились, увидев меня здесь?

Опять шипение и длинная пауза.

– Ну, что же вы молчите?

– Кто вы? – спросил человек после длинной паузы. Голос его был встревоженным и ломким.

– Не доставайте пистолет. Он все равно не стреляет. Неужели вы думаете, что я настолько глуп, что не предусмотрел этого? И не бледнейте, я не из команды безопасности. Иначе вас бы взяли у дома, отвезли на Жолнежскую, 5. А там… Впрочем, что я вам рассказываю, вы же сами прекрасно понимаете – что там.

– Кто вы?

– Не нервничайте. Хотите сигарету? А выпить? У меня с собой есть неплохой коньяк.

Опять длинная пауза. Потом вновь голос Рискевича:

– У вас есть право выбора. Или мне придется отдать вас людям из службы безопасности, и они выкачают из вас все. Или вы соглашаетесь сотрудничать с военной разведкой, то есть со мной, и отдаете мне людей, которых должны встретить завтра.

– Я не сделаю этого.

– Не торопитесь. Вам всего двадцать лет. Я знаю, вы любите женщин и жизнь красивую любите. Как вы жили? Вспомните. Я не намного старше вас, а уже увидел, что такое подлинная жизнь. Жизнь, когда ты живешь не ради догматических химер, а ради себя. Человек должен иметь деньги, это независимость и удовольствия. Понимаете? Вы умрете, и никто не узнает об этом. А те, кто послал вас сюда, будут хорошо есть, сладко спать и любить своих баб. А вы умрете не просто, вы погибнете как предатель, об этом позаботимся мы. Вас проклянут ваши родные, для которых надымские лагеря станут недоступной мечтой.

– Ну а если я скажу?

– Свобода, полная свобода. Хотите – оставайтесь у нас, уезжайте в Европу, живите там. Хотите – в лес, к своим…»

– Стоп, – сказал Смысловский.

Оператор поднял звукосниматель проигрывателя.

– Вы взяли его на страхе.

– Да. Но он очень хотел жить, этот молодой человек.

– А что же дальше?

– Дальше, – Рискевич усмехнулся, – дальше он сдал нам опергруппу, «пианиста». И мы отпустили его в лес.

– Не понял? – Полковник встал.

– Я прострелил ему мягкие ткани руки и поцарапал бок.

– Что дальше?

– Дальше, к сожалению, он погиб, партизанская база была уничтожена с воздуха и окружена, не ушел ни один человек. Часть убиты, остальные погибли в болоте.

– Жаль, он нам мог бы пригодиться. Пойдемте. – Смысловский направился к двери.

В кабинете полковник сел на диван, расстегнул воротник, приспустил галстук.

– Этот человек знал о задании группы?

– Нет, – Рискевич покачал головой, – он был обыкновенным связным.

– Но ведь кто-то давал ему задания?

– Был резидент, но он ушел в отряд. Резидентом должен был стать один из пришедших.

– Жаль, что вам не удалось взять их живыми.

– Это было безумно сложно, господин полковник, четверо прекрасно подготовленных профессионалов. Наш человек постучал и отошел, один открыл дверь, и сразу же ударил пулемет. Они установили его на столе. Мы потеряли двадцать человек, они взорвали себя гранатами.

– Их надо было брать при высадке.

– Места высадки никто не знал. Кроме того, мы не могли блокировать улицу и дом. Иначе бы они вообще ушли.

– Дело сделано. Сидите, сидите. – Смысловский встал, прошелся по кабинету. – Мы знали лишь, что они должны были связаться с поляками. Совместная акция. Весьма серьезная. Но сути ее не знал и наш польский источник.

Полковник подошел к окну. Чуть отодвинул маскировочную штору. За темным стеклом угадывались очертания улиц, шпиль костела, кусок отеля «Палас». В Варшаве была ночь. Над городом висела плотная темнота. Окончился еще один день войны.

– Московское время пять часов. «Маяк» продолжает свою работу. Слушайте песни в исполнении Анне Вески.

«Возьмите меня с собой», – запела артистка.

Он выключил приемник и остановил машину.

Тишина сначала испугала его. Было так тихо, что казалось, в мире нет ни города, ни машин, ни самолетов. Солнце высвечивало березы, и они стояли необыкновенно белые и яркие.

Он огляделся. Эта часть леса была пустынна. Не зря он целую неделю, по утрам, изучая местность, приезжал сюда.

Он вчера нашел узкий тупичок в густом кустарнике и загнал туда машину. Теперь заметить ее можно было, только подойдя вплотную.

Пора. Он открыл кейс, проверил полиэтиленовые мешки, достал пистолет, навинтил глушитель и снова спрятал. Пора.

Роса. Березы. Солнце. Тишина.

Дети спали, но Лиза не выключала приемник. Она слушала песню. Она слушала Анне Вески, ее прерывающийся, как после сильного бега, голос и пыталась вспомнить фильм, в котором впервые прозвучала эта песня. Лиза шла по двору к сараю, пританцовывая в такт песни.

Утро было солнечным и радостным.

Ее ждал привычный день. Добрые заботы и радость человека, нашедшего свое счастье в семье. Она открыла дверь сарая, и корова, увидев ее, замычала, словно здороваясь.