С развитием туризма и паломничества встал вопрос об улучшении дорожного сообщения, в том числе между портовой Яффой и Иерусалимом. Турки практически ничего не строили ни в Иерусалиме, ни в его окрестностях с тех пор как при Сулеймане Великолепном были возведены городские стены. На дорогу между средиземноморским побережьем и Иерусалимом, которую современный водитель преодолевает по автотрассе Айялон за 40 минут, путешественник в середине XIX столетия затрачивал 12–14 часов. Обычно путники в середине дня выезжали из Яффы в Рамле — город примерно на полпути до Иерусалима — и оставались там на ночевку. На заре следующего дня они отправлялись дальше и за полдень добирались до Святого города. Те кто побогаче, нанимали лошадей или мулов, проводников и носильщиков, бедняки шли пешком, в лучшем случае погрузив свои пожитки на ослов.

С середины 50-х годов XIX в. европейцы начали разрабатывать всевозможные планы улучшения сообщения между Яффой и Иерусалимом, однако было непросто добиться разрешения османских властей на их реализацию. Один из представителей местной знати с присущей арабам витиеватостью объяснял консулу Финну: «Иерусалим теперь стал драгоценностью, за которой с жадностью устремляются все европейцы; зачем же мы будем облегчать им путь к кладу, за которым они охотятся?».[247]

И все же здравый смысл и технический прогресс победили: прибыли, которые сулил приток иностранцев со всего мира, перевесили изоляционизм местных властей. В 1867 г. по указу султана Абдул-Азиза была начата прокладка первой дороги Яффа — Иерусалим, на строительство которой в принудительном порядке сгоняли жителей всех окрестных арабских деревень. Ее качество оставляло желать много лучшего, часто в сезон дождей она вообще становилась непроходимой, ее без конца ремонтировали, но все же это была дорога с мостами и водоотводами, по которой уже можно было проехать в экипаже. Одним из первых это далеко не самое комфортабельное путешествие совершил в 1869 г. австрийский император Франц Иосиф I, к визиту которого как будто и было приурочено открытие движения по новой дороге.

Европейцы не могли удержаться от насмешливо-ироничного тона, описывая эти достижения цивилизации в Палестине: «Мы едем в одном из легких, но прочных экипажей виктория, какой только можно найти в стране. Он запряжен двумя или тремя вызывающими сочувствие, но необыкновенно жилистыми арабскими жеребцами, на козлах кучер, смахивающий на бандита, внутри три пассажира. Ветхость, доведенная до предела — все, что можно сказать об этом средстве передвижения, но все приспособлено к путешествию по стране. Перетершиеся постромки, укрепленные веревкой, кажется, неминуемо лопнут и благодаря этому экипаж будет спасен, если лошади поскользнутся над пропастью. Колеса настолько неустойчивы, что, похоже, ближайший бугорок положит конец их пригодности… Виктория, без сомнения, самый подходящий экипаж; его низкая посадка и отсутствие дверей позволяет выпрыгнуть из него и спастись в любой момент, даже в случае аварии»[248]

Наконец в 1892 г. между Яффой и Иерусалимом начала функционировать железнодорожная ветка благодаря усилиям французских концессионеров, собравших необходимый капитал для ее строительства. Поезд ходил раз в день, и теперь путешествие занимало всего три с половиной — четыре часа. До 60 % дохода железнодорожная компания получала от перевозок туристов и паломников. Электрифицированный потомок этих первых поездов до сих пор ежедневно отправляется с тель-авивского вокзала в Иерусалим, хотя его вагоны почти пусты. Поезд не выдерживает конкуренции с автобусным и автомобильным сообщением, и израильские власти сохраняют эту железнодорожную ветку скорее как историческую достопримечательность, чем как практическую необходимость.

Иван Алексеевич Бунин, путешествовавший по Палестине в 1907 г., именно этим путем добирался из Яффы в Иерусалим и довольно подробно описал свои впечатления от дороги. С одной стороны, всевозможные детали ландшафта, увиденные из окна коротенького поезда, напоминали ему хорошо знакомые библейские сюжеты, с другой — поражала убогость, невозделанность страны, изобилующей развалинами всевозможных эпох. Первые мысли по прибытии в Иерусалим не отличались возвышенностью: «Новый, но какой-то захолустный вокзал из серого камня… дрожь пробегает по телу при выходе из жаркого вагона. Не дрожь ли горького разочарования?». Осмотр Иерусалима и других святых мест не прибавили оптимизма великому писателю: «Жизнь совершила огромный круг, создала на этой земле великие царства и, разрушив, истребив их, вернулась к первобытной нищете и простоте…».[249]

Это написано в начале XX в. К тому времени в Иерусалиме уже несколько десятилетий шло бурное строительство, город далеко шагнул за пределы средневековых стен, и новые кварталы интенсивно развивались. Однако за такой короткий период времени трудно было преодолеть нищету и разруху, в которую погрузилась Палестина за несколько веков турецкого владычества. И все же те кто знали Иерусалим в начале XIX в., а затем побывали в нем в 50—60-х годах, отмечали большие перемены. Американский археолог Эдвард Робинсон, сравнивая Иерусалим 1838 г. и 1852 г., писал: «В Иерусалиме идет процесс разрушения старых домов и замены их на новые, что в какой-то степени напоминает мне Нью-Йорк. Улицы стали более оживленными, больше занятых людей, больше движения, деловитости»[250]

Религиозный мотив был главным, преобладающим в развитии Иерусалима, как и в более ранние периоды его истории. Христианство, возвращавшееся в город, отмечало восстановление своих позиций строительством новых церквей и монастырей, приютов для паломников и религиозных школ. Особенностью строительства в Старом городе являлось внедрение христианских построек в Мусульманский квартал.

Впервые само разделение Старого города на кварталы в их современном варианте — Мусульманский, Христианский, Еврейский, Армянский — появилось в обиходе в начале XIX в. и было, видимо, привнесено иностранцами по аналогии с кварталами европейских городов. Как уже говорилось в предыдущих главах, по северному и западному периметру Храмовой горы располагался густо застроенный Мусульманский квартал. На его улице, начинающейся от Львиных ворот, с которой традиционно связывался Крестный путь, еще в начале века не было ни одной значительной христианской постройки. Русский писатель и дипломат А. Н. Муравьев, побывавший в Иерусалиме в 1830 г. и оставивший весьма подробное описание иерусалимских святых мест, даже не упоминает среди них Скорбный путь.

Виа Долороза с теми девятью «остановками», перед которыми без малейшего сомнения в их исторической достоверности распевают псалмы современные паломники, начала принимать свой нынешний архитектурный облик в 40-х годах XIX в. Сначала напротив резиденции иерусалимского паши, которая в христианской традиции издавна ассоциировалась с дворцом Пилата, была реконструирована существовавшая со Средних веков церковь Бичевания, отмечавшая место, где Иисус якобы претерпел издевательства римских солдат.

Чуть дальше по этой же улице располагается построенная при крестоносцах и восстановленная французами после 1856 г. церковь Св. Анны, считающаяся местом рождества Богородицы. К концу 60-х годов на древних развалинах, примыкавших к уже известной нам арке Ecce Homo, преподобный отец Ратисбон, священник французского происхождения, построил монастырь Сестер Сиона. К концу века все 9 «станций» Скорбного пути, лежащие вне храма Гроба Господня, были отмечены церквами или часовнями, принадлежащими различным христианским деноминациям, в основном католического толка.

В это же время на почве непрекращавшегося соперничества между католиками и православными возникает такое сугубо иерусалимское явление, как дублирование святынь, благо в подземельях Святого города сохранилось столько гротов и пещер, что каждый на свое усмотрение мог связать их с тем или иным эпизодом Священной истории. Пещерка в крипте церкви Св. Анны, которую католики издавна чтили как место рождения Девы Марии, была продублирована православным домом Св. Богоотцов Иоакима и Анны — родителей Пресвятой Девы. Он находится почти у самых ворот, которые, по заверениям путеводителя для православных паломников, поэтому носят арабское название Баб-Ситти-Мариам, то есть ворота Пресвятой Девы. Из вестибюля обычного жилого дома любезный араб проводит вас по крутым ступенькам вниз, где в погребной сырости и мраке укажет на гротик — колыбель Богородицы, хранителем которого он состоит. Главное, не забыть оставить пожертвования на святое место, с которых, возможно, кормится вся семья этого человека.