Как бы ни был далек Иерусалим от османской столицы, жизнь его всегда оставалась подчиненной тем экономическим, социальным, политическим закономерностям, которые действовали в масштабе всей империи. Само его бедственное положение являлось следствием крайне неэффективных, грабительских методов управления, практиковавшихся центральным турецким правительством. Империя разрушала себя изнутри своим архаичным государственным устройством, отсталой экономикой, задавленной феодальными пережитками. В начале XIX в. Европа уже не сомневалась в обреченности османского режима. «Разрушат эту империю не удары извне или изнутри; у нее прогнило сердце; гнездо коррупции — в самом правительстве», — писал в 1809 г. известный английский политический деятель Ч. Стрэтфорд.[228]

В этом «прогнившем королевстве» Иерусалим был отдан на произвол местных властей. Как и в более ранний период, в соответствии с официальным административным делением, он числился в Дамасском пашалыке. Но в начале XIX в. город фактически находился в подчинении могущественных правителей Акко, особенно укрепившихся после неудачной осады Наполеона. Аккский паша Абдалла (1818–1831 гг.) установил жесткий контроль над Иерусалимом, всячески подчеркивая свою приверженность мусульманским святыням. На самом деле, как писал российский консул в Бейруте К. М. Базили, не мечеть Омара прельщала Абдаллу, а христианские святыни, этот золотой рудник для мусульманских правителей.

Базили утверждал, что за право владения святыми местами только с одного греческого монастыря[229] паша получал тысячу мешков, то есть 500 тыс. пиастров в год, что соответствовало примерно 100 тыс. рублей серебром. Еще столько же расходовалось на подарки, на содержание верховного мусульманского правителя, когда он со своей свитой соизволял посещать Иерусалим. Около 500 мешков в год православные греки подносили влиятельным мусульманским кланам, чтобы избежать преследований. Злоупотребления мусульманских властей, превратившиеся в обыденные правила, распространялись и на паломников. При пересечении определенных местностей (например, в Яффе или на подходах к Иерусалиму), при входе в храм Гроба Господня или другие святыни они должны были платить специальные пошлины — так называемые каффары, составлявшие до 500 пиастров с одного паломника.[230] Кроме того, любой мусульманский чиновник — паша, мулла, муселим — мог произвольно оштрафовать иноверца, например, за драку или другое действительное или мнимое нарушение общественного порядка и положить деньги себе в карман. Не говоря уж о тех астрономических поборах, которые традиционно взимались за разрешение починить крышу или отреставрировать любое христианское здание.

Немусульманское население Иерусалима постоянно жило под угрозой введения очередных дискриминационных мер. Так, Абдалла-паша повелел всем христианским женщинам носить только черную одежду, а еврейским только красную. Христиане, как и евреи, в любой момент могли оказаться заложниками мусульман. Когда армия Наполеона вошла в пределы Палестины, около 2000 христианских монахов и паломников были заперты в качестве заложников в храме Гроба Господня. В случае победы Наполеона им грозила расправа со стороны мусульман. По всем городам Палестины, в том числе и в Иерусалиме, прокатилась волна антихристианских и антиеврейских погромов. В Иерусалим для наведения порядка даже был прислан отряд английских морских пехотинцев.

В 1821 г., когда до Иерусалима дошли вести об антитурецком восстании в Греции, нападению подвергся Греческий патриархат. К межрелигиозной вражде добавлялись внутриконфессиональные конфликты: различные христианские деноминации жили в состоянии позиционной войны, которая в любой момент могла перерасти в кровавые стычки; не было мира и между сефардскими и ашкеназийскими евреями. Город, в котором каждая из трех религий искала покоя и умиротворения, не знал мира и безопасности.

Крупные волнения потрясли Иерусалим в середине 20-х годов XIX в., когда в Палестине стали ощущаться плоды реформаторской деятельности султана Махмуда II. По сути своей реформы, направленные на реорганизацию государственного управления, армии, на упразднение ряда архаичных форм в системе землевладения, носили положительный характер. Но они были сопряжены со значительным увеличением налогового бремени для населения империи и к тому же урезали бесконтрольность местных властей, особенно в том, что касалось сбора податей.

В 1824 г. в Иерусалиме вспыхнуло восстание в связи с десятикратным повышением налогов, причем его возглавляла местная арабская знать. Восставшие изгнали из города османский гарнизон и все неарабское население и оказали стойкое сопротивление пришедшим из Акко войскам. Турецким властям пришлось снизить налоги и согласиться с тем, что впредь все городское управление будет состоять только из арабов. Историки отмечают, что восстание в Иерусалиме явилось одним из самых ранних проявлений арабского национального самосознания.

В этой связи необходимо отметить, что на протяжении всего периода османского господства турки практически не селились в Иерусалиме. За исключением присылаемых время от времени государственных чиновников и военного гарнизона, численность которого колебалась от 600 человек в обычное время до 1500 в периоды больших религиозных праздников, мусульманское население состояло из местных арабов, а также этнических арабов из стран Магриба, эфиопских, индийских мусульман и даже черкесов и татар. Арабский был основным языком повседневного общения, в то время как турецкий язык не использовался даже в официальном обиходе. По замечанию одного из первых исследователей палестинской жизни американца Э. Робинсона, в 40-х годах XIX в. правители Газы, Иерусалима и Хеврона не могли даже прочесть фирман паши, написанный по-турецки. Им приходилось прибегать к услугам переводчиков.[231]

На рубеже 30-х годов XIX в. Османская империя на несколько лет потеряла контроль над своими ближневосточными владениями — Сирией и Палестиной. Виновником опасного кризиса, поставившего Османскую державу на грань краха, являлся вассал султана, могущественный правитель Египта Мухаммед Али. Личность Мухаммеда Али, основателя династии, последним представителем которой был король Фарук, свергнутый в 1952 г., заслуживает особого внимания. По национальности он был албанцем, родившимся в небольшом македонском городе Кавалла. В 30-летнем возрасте его зачислили в военный отряд, направлявшийся по распоряжению Порты в Египет. Там он воевал с французами, а после их изгнания вступил в борьбу с мятежными мамлюкскими беями. В Египте Мухаммед Али проявил незаурядные способности и в военных сражениях, и на политическом поприще. Сначала он стал командиром всех албанских войск, находившихся в составе турецкой экспедиционной армии. Затем, приобретя большую популярность среди египтян, при всеобщем одобрении народа он был «избран» пашой. В 1805 г. султан Селим III был вынужден признать его египетским пашой.

В следующие десятилетия, управляя Египтом фактически как автономной провинцией, Мухаммед Али провел ряд реформ, направленных на ликвидацию средневековых пережитков в экономике страны, укрепление государственного аппарата, создание сильной армии и флота. Этот бывший торговец табаком, научившийся читать, когда ему было 45 лет, обладал удивительным здравомыслием, позволившим ему за короткий период превратить Египет в самую жизнеспособную часть Османской империи.

Египетский паша не раз приходил на помощь Стамбулу в тяжелых ситуациях. В 1811 г. он участвовал в войнах с ваххабитскими правителями Центральной Аравии, десять лет спустя его войска боролись с греческими повстанцами в Морее. В награду за свои услуги новый правитель Египта рассчитывал получить от Порты власть над Сирией и Палестиной. Однако, к его разочарованию, благодарность османских властей ограничилась островом Крит. Тогда Мухаммед Али решил завоевать силой то, что считал принадлежащим ему по праву.