Марика быстро «съели» и отправили «катать бала-ны» на бирже. Он выдержал полгода и повесился в вонючем сортире, неподалеку от биржевой конторы.

— Ты помнишь Марика, Гадо? — спросил я у таджика.

— Музыканта, что ли?

— Ага.

— Помню…

— Говорили, что от него отвернулась его Сара, а денег на откуп от работы никто не дал. Сроку было двенадцать, вот и решил «уйти».

— Его жалко. Хороший был еврей, честный, — подтвердил Гадо. — Потому и сгинул. Они все слабые и покорные какие-то, не русские, одним словом.

— Да, нация интеллигентов… Быть может, самых настоящих из всех, — согласился я. — А не любят и бьют их за то, что умны и не устраивают погромов сами.

Не знаю почему, но я с детства уважал евреев и проводил с ними немало времени. До сих пор помню непревзойденного двенадцатилетнего шахматиста Штепу со Столбовой, которого сбила машина. Родители Штепы продали всё, но поставили ему такой памятник, каких, поди, не видели и бывшие секретари ЦК. Настоящие евреи!

За разговором мы незаметно прошли подъем и увидели огни небольшой станции в стороне от нас.

Я тут же спросил у Светы, куда именно ведут эти рельсы, вспомнив о случаях, когда «побегушники» садились на товарняки и приезжали к… воротам зоны. На нашу биржу ежесуточно загонялось по сорок — пятьдесят крытых и открытых вагонов, столько же и выводилось. Так что мы тоже вполне могли угодить в эту карусель.

Света ничего толком не знала, и мы решили ориентироваться по грузу и ни в коем случае не цепляться за пустой товарняк. Впереди у нас был ещё один, последний подъём.

— А это что?!

Заметив небольшое строение метрах в семидесяти от нас, из окон которого лился свет, Гадо остановился.

Домик стоял совсем рядом с железнодорожным полотном и был не чем иным, как будкой стрелочника.

— Чёрт! Надо обходить, там кто-то есть, — выругался он, не имея никакого желания топать вниз и снова бить ноги.

Мне этого не хотелось еще больше, чем ему, а Света по-прежнему оставалась безучастной и замкнутой.

— Кто там может быть в эту пору, Гадо? Баба-стрелочница да мыши. Она сама дрожит и заперлась на семь замков! Ночь.

Не раздумывая, я обогнал Гадо и смело пошел вперёд.

— Идите тогда потише, чтоб никто не услышал, — как в воду глядя, предупредил он, но не стал артачиться и двинулся следом.

Едва мы миновали будку — из-за занавесок на окнах разглядеть, кто в ней находится, было невозможно, — как дверь предательски скрипнула и на освещенном пороге появилась грузная женщина с большим фонарем в руках. Она с ходу засекла нас по шороху и звуку шагов и навела фонарь в нашу сторону.

Мы разом остановились и, щурясь от яркого света, уставились на нее. Ни мы, ни она не произнесли ни единого звука, но молча разглядывали друг друга. Она хорошо видела нас, мы же видели только ослепительно-яркий свет и темный силуэт рядом. Наконец против-\ ный луч резко дернулся вниз, осветил на мгновение наши ноги и метнулся в сторону. Разглядеть женщину как следует нам так и не удалось, она уже вернулась назад в будку.

Света тронулась с места, и мы автоматически последовали за ней. На сердце между тем было как-то тревожно, что-то в поведении женщины не понравилось и Гадо.

— Чего она молчала, слушай? — обратился он ко мне в общем-то с глупым вопросом, который, однако, мучил и меня самого. Одно, всего одно её слово могло нас успокоить и, так сказать, удовлетворить, но она его почему-то не произнесла. Впрочем, женщины пугливы, ночью может статься всякое, особенно в безлюдных, глухих местах. Зачем лезть и окликать незнакомых людей, когда они сами молчат?.. Могло быть и так, вполне. Мои догадки и предположения между тем не произвели на Гадо никакого впечатления. Он был слишком матёр и верил собственной интуиции, но не словам.

— Стой, Свэта! Придётся повернуть назад, дорогая. Чтобы не пугать ее зря, пойдешь первой и постучишь. Задашь какой-нибудь вопрос, спросишь о чем-то, так, для базару.

Света стояла на месте и смотрела на меня, ожидая, что скажу я.

— Давай. Пять минут ничего не меняют, зато будем спокойны.

Мы снова вернулись назад, к будке.

— Если не откроет, выломаю дверь! — громко сказал Гадо.

Света изумленно повернулась к нему: зачем, мол?

— Там есть связь, может звякнуть на станцию легавым. Трогать ее не будем, не волнуйся. Иди, иди, — поторопил он её.

Света подошла к порогу будки. Мы замерли в трех метрах от нее.

— Стучи! — шепнул я, видя ее замешательство и не решительность.

Она ступила на порог и легонько постучала в дверь.

— Откройте, пожалуйста. Я хочу кое-что спросить. Не бойтесь…

Из будки никто не отозвался, как будто она была пуста. Но стрелочница наверняка была там, прошло чуть более двух минут, как она вошла внутрь. Мы ведь отошли всего на десять метров.

— Стучи, стучи!

Света постучала ещё раз, и в тот же миг дверь широко распахнулась. Широко и резко, не так, как обычно открывают. На пороге один за другим появились двое мужчин. Света невольно подалась назад, открывая их взорам нас.

— Стоять! Руки за голову и на землю! — жестко и требовательно рявкнул первый из вышедших и тотчас наставил ствол автомата в нашу сторону.

— Живей, суки!!! — заорал чуть ли не истерически другой, и я вздрогнул всем телом, услышав до боли знакомый мне голос.

Макуха! Прапорщик Макуха!!! — чуть ли не вскрикнул я от ужаса, сообразив, кто именно стоит передо мной. Они были в штатском, как и положено при побегах, но харю людоеда Макухи нельзя было спутать ни с чьей другой. Это был он — наша смерть! Этот гад имел на своем личном счету одиннадцать пойманных беглецов, восемь из которых я видел сам. Все они лежали прямо под зоной, на голой земле, чтобы выходящие на работу зеки видели и знали, что их ожидает, если моча вдруг ударит им в голову и они надумают бежать. Га-до наверняка узнал его тоже, не мог не узнать. Мы попали в засаду, нарвавшись на так называемый «оперпост»!

Когда в той или иной зоне случался побег, многих прапорщиков откомандировывали по месту жительства беглецов, другие, переодевшись и «засухарившись» под простаков, рыскали по лесу или сидели в засадах. Козлы просчитали все лучше нас, лучше!

Не дожидаясь неминуемой пули в голову, я тут же поднял одну руку вверх и заложил ее на шею. Вторая моя рука по-прежнему держала баул с золотом и, словно приросшая к ручке, не хотела выпускать его. Это получилось как-то само собой, неосознанно.

Макуха очень хорошо знал нас обоих, и потому ему не надо было сверяться по лежавшим в кармане фотографиям.

— На землю, педерасты!!! — ещё увереннее и яростней гаркнул он, от чего по моим ногам пробежали мурашки.

— А-а-а-а!!! — в тот же миг раздался нечеловеческий, душераздирающий вопль, оглушивший нас всех, и сдуревшая Света рванулась во тьму.

— Стреляй! — приказан Макуха напарнику и, не дожидаясь, пока тот выполнит команду, саданул очередь вдогонку. Вопль разом стих, как будто провалился в бездну.

Воспользовавшись секундной заминкой, Гадо рванулся за будку, а я побежал в другую сторону, от нее. Напарник Макухи чуть замешкался и растерялся, а са-мому людоеду потребовалось время на разворот. Пока он выполнял свой пируэт и, возможно, прицеливался, я успел изменить направление движения, петляя, как заяц. Я понимал, что вот-вот получу очередь в спину, и потому упал на землю, ведомый самим Провидением. Падение спасло мне жизнь. Буквально в ту же секунду надо мной просвистали пули, затем еще…

Несмотря на то что я пробежал всего пять — семь метров, темнота скрыла меня. Железнодорожное полотно лежало совсем рядом, в каких-то двух-трех метрах. Если бы мне удалось перекатиться и залечь с той стороны, если бы!..

Снова прозвучала длинная очередь, но на этот раз стреляли не по мне. Я боялся пошевелиться и вздохнуть, но и так догадался, что стреляли по Гадо.

И вдруг я услышал ответную, да, ответную очередь! Гадо жив, жив!!! Какая-то сила оторвала меня от земли, и спустя секунду я был уже на насыпи, меж двух рельс. Еще рывок! Что-то сильно рвануло мой баул, а потом обожгло ногу.