— Очаровательно! — не совсем, однако, искренно обрадовались дамы.
— Господа, я предлагаю идти попарно, ваши руки, mesdamoiselles, — и Дима Николаев, поднявшись, наконец, на ноги, подставил свернутые калачиком руки обоим барышням Завьяловым. Корнет Пестольский подошел к Нетти.
— Очаровательная княжна… вашу прелестную ручку, — дразнил он ее по привычке.
На этот раз Нетти не обижалась на молодого человека, именовавшего ее княжною. Она звонко смеялась и торопила всех:
— Скорее, господа, скорее, докажем же нашу храбрость, побываем на кладбище, а там быстрым аллюром домой. Наверное, котильон уже кончился, сели ужинать, и нас могут хватиться.
— Alljns, mes enfants! Раз-два, раз-два! — и Валерьян замаршировал по-солдатски, увлекая за собою Катю, опиравшуюся на его руку.
— Дядя Дима, дядя Дима, — кричал Пестольский Николаеву, — а ты револьвер с собою не захватил?
— Ммм! Зачем он мне?
— На всякий случай не мешало бы! У меня есть. А то, знаешь, всякие могут произойти случайности на кладбище… Там ведь и пошаливают иногда.
Тут начались рассказы о восставших из гробов мертвецах, которые оказывались потом разбойниками.
В это время Валерьян нашептывал Кате:
— Какие у вас прелестные глазки, madmoiselle Katrine, в темноте, как две маленькие звездочки, они сверкают. Не мудрено, что ваша старшая сестрица завидует вам. Кстати, ваша сестрица совсем забрала вас в руки и смотрит на вас, как на маленькую девочку, которую можно наказывать… Вот, вы увидите, когда она узнает, что вы без спроса поехали с нами, то поставит вас в угол, а может быть, еще и на колени, ха-ха-ха, а может, и на горох?… Что вы на это скажете, ха-ха-ха-ха-ха!
— Голос Валерьяна звучал обидной насмешкой. Было очевидно, что ему во что бы то ни стало хотелось раздразнить Катю до слез.
— Это неправда! Это ложь! Меня никто не смеет наказывать, я не ребенок, — возмутилась Катя:
— Та-та-та, — не унимался юнкер, замечая с удовольствием, что слова его упали на благодатную почву, и ему удалось царапнуть самолюбие девочки, — а я все-таки утверждаю, что вас поставят в угол да еще высекут, пожалуй, как провинившуюся девочку…
— Но это уже чересчур! — возмутилась Катя, пытаясь вырвать из рук юнкера свою руку.
— Ха-ха-ха-ха! Вот вы и рассердились! Milles diables, как говорит Дима, — ах, как вы бываете прелестны, когда сердитесь, Катя. Вы не сердитесь, что я называю вас так, ведь мы родственники, я считаю вас своей милой маленькой сестричкою и хочу утешить вас… Я не дам вас в обиду, крошка… Я вас люблю, как маленькую сестричку… Разрешите мне поцеловать вас! Что? Вы уклоняетесь? Ну так я и без спроса вас поцелую… Что за церемонии между близкими родственниками, право! Вздор!
Прежде чем Катя успела отскочить, Валерьян, от которого противно пахло вином, наклонился к ней, и его губы старались дотянуться до ее пылающей щеки.
— Как вы смеете! Оставьте меня в покое, я ненавижу вас! — с негодованием сказала девочка, — я пожалуюсь Андрюше, я…
Катя не договорила. Слезы обиды обожгли ей глаза… Она прислонилась к кладбищенскому забору и закрыла лицо руками. Валерьян растерялся, не зная, что предпринять.
Остальная компания успела уйти далеко вперед. Издали слышались звонкие голоса барышень, смех Нетти.
Сконфуженный юноша сделал попытку завладеть Катиной рукою:
— Вот спичка-то! Вот фейерверк-то! Ну и характерец у вас, Катенька. Я думал, что на правах родственника имею право поцеловать вас, как милую, славную девочку, а вы точно ежик… Право — ну ежик. Шырк! Фырк! Перестаньте же, дайте мне вашу лапку, будем по-прежнему друзьями, — говорил он вкрадчиво, переминаясь с ноги на ногу.
— Отстаньте от меня! Отстаньте! — крикнула Катя, отталкивая руку юноши, — вы мне противны. Да, противны все, все, все!.. И за то, что вы пьете… за то, что все время глупости делаете. Я уже не маленькая, мне скоро пятнадцать лет. И я не позволю себя обижать! Не позволю!
— То есть, как это противны?… Все противны, и Нетти, и я? — недоумевал Валерьян.
— Да, да, да! — твердила девочка.
— Вот вы какая капризная, упрямая. В таком случае, разрешите хотя бы проводить вас до мотора и подождите нас, пока мы не вернемся, чтобы ехать обратно, — недовольно произнес Валерьян.
— Убирайтесь вы от меня! Я и сама найду дорогу к мотору, — крикнула Катя так пронзительно, что Валерьян поднял руки к ушам совершенно оглушенный.
— Ну, зачем же так кричать? Точно вас режут. Право, я и так уйду, согласно вашему приказанию. А вы потрудитесь сесть в автомобиль и подождать нас.
— Это не ваше дело! — отрезала Катя. — Уходите!
— Слушаюсь, ухожу…
Юноша побежал догонять остальную компанию.
"Глупая девчонка! — по дороге бранил он Катю. — Тоже вообразила себе, что неотразимо хороша собою и еще ломается. Мещанка эдакая! А того не понимает, что ничего-то хорошего в ней нет, смуглая, черная, как голенище, глаза, как плошки, а туда же!.. — "Вы мне противны", ах, скажите, пожалуйста! Ничтожество эдакое, туда же, возмущается, грубит!" — совсем уже разошелся Валерьян.
Оставшись одна, Катя повернула назад, к тому месту, где оставался шофер с машиной. Но ни шофера, ни машины здесь уже не было. Очевидно, шофер, воспользовавшись отсутствием пассажиров, поехал в ближайший трактир погреться и подкрепить свои силы.
Направо, вдоль ограды был узенький переулок. В него и повернула Катя, чтобы не выходить на проспект, куда, по ее предположению, могли вернуться молодые люди. С ними ей совсем не хотелось встречаться. Ей были противны и Валерьян, и Дима, первый своими пошлостями, второй неимоверной глупостью и пустотой.
"Пока не позовут сами, не вернусь ни за что на свете", — думала Катя, поворачивая в следующий переулок.
Потом она остановилась и стала прислушиваться. Не зовут ли ее? Ведь, по ее предположению, Нетти и ее спутники должны были уже хватиться ее, Кати, и, не медля ни минуты, броситься на поиски.
Но не слышно было голосов; кругом царила полная тишина.
Внезапный страх пронизал Катю. Теперь только она вполне поняла свое положение. Ее оставили одну среди этой тишины, вблизи этого жуткого пустыря и кладбища.
Где же они все, однако? О чем думают они, оставляя ее так долго здесь?
Теперь уже недавнее гордое желание не встречаться с веселой компанией уступило место другому. Кате захотелось скорее к свету, к шуму, к людям, какими бы они дурными ни были — все равно. Слишком уж жутко кругом. И ни признака присутствия человека, ни единого голоса, ни одного живого звука кругом!
Дрожа от пронизывающего ее насквозь холода, девочка, зашагала теперь быстрее, прямо, как ей казалось, по направлению проспекта, где она была уверена, сейчас находилась молодежь, изредка крича о помощи:
— Нетти! Нетти! Где вы?
Никто не отзывался. Окраина города казалась вымершей. Между тем высокая ограда, окружающая погост, заменилась более низким, земляным валом, который было нетрудно перелезть. Оттуда из-за вала, странными, фантастическими фигурами казались кресты и памятники, находившиеся внутри ограды. Второпях Катя и не заметила, что повернула в противоположную сторону и теперь уходила все дальше от проспекта.
— Нетти, да где же вы, наконец! — с отчаянием крикнула Катя. И опять ни единого звука в ответ. Прежнее молчание царило на кладбище и в огибавшей его пустынной уличке. Кате ясно послышались за оградой людские голоса.
— Нетти… Наконец-то! — и не рассуждая больше, девочка стала быстро карабкаться по валу в надежде, увидеть по ту сторону ограды невестку и ее спутников.
Она влезла на земляной вал, оттуда спрыгнула вниз и очутилась в рыхлом снегу. С усилием Катя выкарабкалась оттуда на дорожку, занесенную снегом, и, отряхнувшись, стала осматриваться.
Очевидно, она попала в самую отдаленную часть кладбища, туда, где хоронили бедняков. При свете месяца, девочка могла разглядеть покосившиеся убогие кресты, невысокие холмики, редкие, запущенные снегом и полуразрушенные временем скромные памятники.
