После падения Византийской империи у православной церкви были веские причины на то, чтобы способствовать созданию на Руси крепкой царской власти. Этот вопрос будет подробнее разбираться в главе, посвященной отношениям между церковью и государством (Глава 9). Здесь же следует подчеркнуть лишь главное обстоятельство. Православная церковь, стесненная магометанами, соперничающая с католиками и расшатываемая еретическими реформистскими движениями в своей собственной иерархии, боролась за свою жизнь. С падением Константинополя московский правитель стал выступать как единственный в мире православный князь, способный оградить православную церковь от сонма ее внешних и внутренних противников. Посему, чтобы выжить, надо было поддерживать московских властителей и воспитывать в этих накопителях земель и дельцах политическое сознание, которое позволит им выглянуть за узкий горизонт своих поместий. После 1453 г. греческая и русская православные иерархии делали все, что могли, дабы сделать из московского князя защитника веры, ответственного за благоденствие всех православных христиан. Одной из кульминационных точек этого, процесса явился церковный синод 1561 г., присовокупивший к своим решениям послание константинопольского патриарха к Ивану IV, провозглашавшее последнего «царем и государем православных христиан во всей вселенной». [Цит. в Helmut Neubauer. Car und Setbstherncher (Wiesbaden 1964), стр. 39-40].
Крушение Золотой Орды и Византии освободило Москву от подчинения двум империям, претендовавшим на какую-то форму верховной власти над нею. Поэтому именно в это время — во второй половине XV в.— великие князья Московские начинают мало-помалу величать себя царским титулом. Иван III был первым русским правителем, изредка называвшим себя царем. Первоначально этим званием величали византийского императора, а с 1265 г. оно предназначалось для хана Золотой Орды. Женившись на племяннице последнего византийского императора, Иван III стал пользоваться и его двуглавым императорским орлом. Сын его Василий звал себя царем еще чаще, а внук Иван IV узаконил в 1547 г. этот обычай, сделав звание «царя всея России» титулом российских правителей. В городах и селах, северо-восточной Руси завелись теперь значительные идеи. Князья, предки которых некогда ползали на четвереньках на потеху хану и его придворным, ныне вели свою родословную от императора Августа, корона же якобы была пожалована им Византией. Ходили разговоры о том, что Москва является «Третьим Римом» и что ей предопределено на веки вечные занять место развращенных и павших Рима Петра и Рима Константина. Среди темного народа пошли фантастические легенды, связывающие деревянный по большей части город на Москве-реке со смутно понимаемыми событиями библейской и античной истории.
Вот при таких обстоятельствах вотчинное мировоззрение и приобрело политическую окраску. Далее встает вопрос: какой образец для подражания избрали московские князья, добивавшиеся самодержавной, имперской власти? Они были знакомы с двумя образцами — византийским василевсом и монгольским ханом. Западные короли для этой цели не годились, отчасти из-за своего католичества, отчасти потому, что, по крайней мере номинально, они были вассалами Римского императора и по этой причине не были настоящими суверенами в том смысле, какой вкладывала в это понятие Москва. В 1488 г. в Москву явился посланец императора Фридриха III, прося ее помощи в войне с турками. Чтобы заручиться содействием Ивана III, он предложил ему помощь в приобретении королевской короны. Данный на это предложение ответ не только показывает, какого высокого мнения был о себе московский князь, но и косвенным образом демонстрирует, что он думал про обычных европейских монархов: «... мы Божиею милостию Государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление именем от Бога, как наши прародители ... а постановления, как есмя наперед сего не хотели ни от кого, так и ныне не хотим». [Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными СПб. 1851, I. стр. 12].
Византийский образец сделался известным на Руси почти исключительно через посредство духовенства и церковной литературы. У Москвы не было прямых дипломатических или торговых связей с Константинополем и потому не было и возможности узнать, что представляет собою тамошний монарх и что он делает. Церковь по вышеуказанным причинам была весьма заинтересована в сильной русской монархии. Она потворствовала ее амбициям, способствовала выработке доктрины самодержавия и разработала сложный церемониал коронации. Неясно только, как церковь могла обучить московских князей искусству политики.
Если мы хотим узнать, где Москва обучилась науке царствования (не как некоего идеала, а как реально действующего института), нам следует обратиться к Золотой Орде. Вопрос о монгольском влиянии сильно задевает русских, которых очень обижает предположение о том, что их культурное наследие, возможно, несет на себе кое-какую печать Востока, а в особенности — восточной державы, памятной более всего своими чудовищными зверствами и уничтожением великих центров цивилизации. Тем не менее, вопрос этот обойти нельзя, и несоветские историки, за немногими исключениями, готовы отвести монгольскому влиянию важную и даже решающую роль в становлении Московского государства. В предыдущей главе затрагивался вопрос о духовном и нравственном влиянии монгольского владычества на русскую политику; здесь мы коснемся его влияния на институты.
Золотая Орда дала первый пример централизованной политической власти, с которым вплотную столкнулись русские князья. На протяжении полутора веков хан был их абсолютным господином. Его могущество и величие почти полностью стерли из памяти образ византийского василевса. Последний являл собою нечто весьма отдаленное, легенду; ни один из удельных князей не бывал в Константинополе, зато многим из них была очень хорошо известна дорога в Сарай. Именно в Сарае имели они возможность вплотную лицезреть абсолютную монархию за работой, лицезреть власть, «с которой нельзя входить в соглашение, которой надо подчиняться безусловно». [В. Сергеевич, Древности русского права, 3-е изд., СПб., 1908, II, стр 34]. Здесь они научились облагать налогами дворы и торговые сделки, вести дипломатические отношения, управлять курьерской службой и расправляться с непокорными подданными. Русский словарь хранит отчетливые следы этого влияния. Слово «казна» есть прямое заимствование из языка татаро-монголов, равно как и понятия «деньги» и «таможня», оба происходящие от «тамги», обозначавшей при монголах казенную печать, ставившуюся на товарах в знак уплаты пошлины. Связывавшая Москву с провинцией «ямская служба» была тем же самым монгольским «ямом», но под другим начальством. Татаро-монгольское воздействие на язык репрессий отмечалось выше (стр. #82). Возможно, самым важным, чему научились русские у монголов, была политическая философия, сводившая функции государства к взиманию дани (или налогов), поддержанию порядка и охране безопасности и начисто лишенная сознания ответственности за общественное благосостояние.
В период, когда Москва выступала агентом Орды на Руси, ей пришлось создать административный аппарат, соответствующий нуждам аппарата, которому он служил. Ввиду природного консерватизма политических учреждений нет ничего удивительного в том, что эта структура управления осталась почти неизменной даже после того, как Московское княжество сделалось суверенным государством. Так, не покончили с данью, которую великий князь Московский собирал для хана; вместо этого дань превратилась в налог, взимаемый для великого князя. Точно так же полагалось поддерживать монгольскую курьерскую службу, теперь уже для великого князя. [А. Лаппо-Данилевский, Организация прямого обложения в Московском государстве, СПб., 1890, стр 14-15]. Так, почти незаметно, Москва переняла многие монгольские институты. Из-за хозяйственной ориентации удельного княжества, из которого вышло Московское государство, и сопутствующей ей неразвитости политических институтов русские, естественно, склонны были заимствовать у монголов вещи, которых у них самих не было, то есть центральные налоговые ведомства, связь и средства подавления.
