Вот гаишники и задумались, куда же им дальше идти-то. Ведь они на гудок неслись, не разбирая дороги. И вот болото. И никакой дороги поблизости. И ни одного нарушителя правил дорожного движения, чтобы строго спросить с него, куда им идти. Куда бы он ни послал их, они пошли бы туда в это мгновение их жизни, не задумываясь.

Что же делать? Конечно, можно было бы по рации вызвать соседей. Но ведь нет ни соседей, ни рации.

Ну, что еще они могли придумать? А еще можно было бы в свисток посвистеть. Какой хороший выход! Свистишь себе в свисток, пока кто-нибудь не остановится, и ни о чем не беспокоишься. И свисток у одного нашелся. И он посвистел в него какое-то время. Но, видимо, сам себе таким идиотом показался, что даже перестал.

А еще можно было поискать фуру, которая решила бы заночевать рядом с ними. Но нет, и фуры не оказалось. Ну, в общем, все способы выжить они перепробовали и только еще глубже в болото залезли. Если бы их кто-то в этот момент в болоте увидел, ни за что бы не поверил, что это настоящие гаишники. Сидят на кочках два обезумевших от страха мужика с корзинками, жмутся друг к другу и, скорее всего, заплачут сейчас.

Так они довольно долго просидели, пока и в самом деле темнеть не стало. Тогда один гаишник другому и говорит:

— А пойдем куда глаза глядят! Помирать — так с музыкой!

— Давай! — отвечает тот. — Только не в болото. Потому что ему на самом деле умирать не очень хотелось. Для чего-то ведь он жил до сих пор. Искал, наверное, какой-то свой путь и был уверен, что такой существует, а то, что он делает на службе, — временное, наносное и противозаконное.

Так они шли и шли куда глаза глядят, а потом упали без сил и уснули. Но не тем, не вечным сном могилы, а сном праведников, не совершивших за целую, можно сказать, смену ни одного уголовного преступления, то есть ни разу не взяв взятки. Проснулись, огляделись — какой-то вроде просвет впереди. И вот они вышли из леса ранним утром, когда рассвело и когда здравомыслящие грибники в этот лес только-только заходят. Вышли и рады, разумеется, до смерти.

Но радость их, как это принято говорить, оказалась преждевременной. Ведь они потом добрались до своей машины. И тут все окончательно прояснилось. Ведь почему тот гудок раздавался? Гаишники умудрились так машину поставить между двух деревьев, что перегородили единственную в этих местах лесную дорогу. Собственно, по этой дороге они в лес и приехали. На дороге они ее и оставили. А где же еще-то? Сделали они это не умышленно, а потому, что были настоящими профессионалами. Никак ее уже нельзя было объехать.

А с другой стороны бульдозер по этой дороге шел. Он остановился перед синими номерами и начал гудеть. Потом, как вы помните, гудки прекратились. Но не потому, что гаишники убежали на болото и перестали их слышать, а просто потому, что бульдозерист по сторонам огляделся и решил раз и навсегда для себя проблему нравственного выбора между добром и злом. Он перестал гудеть и переехал эту машину. Смял ее в лепешку. А потом дал задний ход и еще два раза ее переехал. По-человечески его понять можно. Ведь он увидел, что номера-то синие, милицейские, а раскраска гаишная. Ну, разве мог он не дать задний ход? Тем более дело-то в лесу было.

Те же гаишники довольно быстро его потом нашли. Они его, как бульдозером, к стенке приперли. Но он, надо отдать ему должное, ни от чего и не отказывался. Не знаю я, что с ним теперь. Вряд ли что-то хорошее.

А у них, я думаю, все нормально. И вообще они легко отделались. Но ведь с ними любая другая неприятность могла произойти. Например, могли бы медведя встретить. Медведь бы их задрал. Двумя гаишниками на свете меньше бы стало. Или, например, пожар в лесу начался бы. А самый интересный вариант — их бы, гаишников, гадюки покусали. Покусали бы и уползли с чувством выполненного долга. С гадюк какой спрос? Их ведь в Бутырку не посадишь за умышленное отравление гаишников змеиным ядом. В общем, повезло, конечно, гаишникам.

Кавказ надо мною

Я был в командировке в Беслане. В ночь с 3 на 4 сентября, когда в школе номер 1 еще шел бой, я остановил на улице «Жигули» — «шестерку» с тонированными стеклами. За рулем сидел молодой и не очень мне показалось, уверенный в себе осетин, который согласился подвезти меня во Владикавказ (20 км). Только мы поехали, как где-то рядом раздался выстрел из танка.

— Как думаешь, нам направо или налево? — задумчиво спросил меня этот парень.

— Давай направо, — предложил я. — А ты что, Беслана не знаешь?

— Нет, — ответил он. — Я Владикавказ знаю. Я каких-то журналистов сюда привез. Я даже не знал, куда еду. Не люблю журналистов.

— Можно и налево, — сказал я. — По-моему, без разницы. Я тоже Беслана не знаю. Я Москву знаю.

Мы поехали налево.

— По радио предупреждали, что террористы могут останавливать машины, — сообщил он и посмотрел на меня.

Во взгляде его читалась озабоченность, не террорист ли я.

— А ты зачем же остановил? — спросил я.

— Ну, мне одному страшно было ехать, — признался он.

— Ну, едем тогда, — подытожил я.

Мы уже почти выехали из города, когда увидели, что навстречу нам идет кортеж машин с мигалками. Если бы я был террористом, я бы воодушевился происходящим. Длинный кортеж медленно проехал мимо.

— Тебя как зовут?

— Батик, — с готовностью ответил он.

— Давай, Батик, за ними, — распорядился я.

— А кто это? — спросил Батик.

— Не знаю. Может, президент.

— Осетии?

— России, Батик, России.

Батик обрадовался и резко развернулся. В кортеже не могли не заметить наших перестроений. От него отделилась одна милицейская машина, встала и перегородила нам дорогу. Люди в этой машине, может быть, отдавали себе отчет в том, что идут на верную смерть.

Из машины никто не вышел. Мы тоже стояли. Потом милицейская машина осторожно попятилась, еще осторожнее развернулась, а потом рванула по пустой улице догонять кортеж.

— Я с тобой поседею, — выдохнул Батик. — Ты не журналист?

С тех пор мы с Батиком не разлучались почти две недели. Он хорошо водил машину и все мне объяснил не только про осетинских гаишников и осетинские дороги, но и про устройство жизни как таковой. Он только тогда, в Беслане, был не очень уверен в себе, и то просто потому, что никогда раньше туда не ездил, а не потому, что чего-то испугался. А так у него все нормально. А устройство жизни таково:

— Придумывать ничего не надо, — рассказывал он мне. — Я не придумываю, и все нормально. Спишь мало. Работаешь и работаешь. Ездишь и ездишь.

На самом деле соблюдать эти простые правила довольно трудно. Ведь ездил он так, что я, например, удивлялся, почему это мы живы, и в Беслане выходил из машины с чувством огромного облегчения. Я мирился со всем этим только потому, что все, что было связано с Батиком, происходило очень быстро.

Он только спрашивал, за сколько нам надо доехать, и оставалось только закрыть глаза.

— Ну, чего ты? — утешал он меня, видя, что я думаю об этом. — Если что, я все равно от них уйду.

— От кого?

— От ментов. Они меня только один раз поймали. Я заинтересовался. Как они могли его поймать?

— Я был на другой машине. На этой меня вообще никому не догнать. А тогда я был на другой. А они на «бээмвэ» стояли. Приезжие, наверное. Наших я всех знаю, у них такой машины нет. Они хотели, чтобы я остановился. Я не стал. Они поехали за мной. Я хотел во дворе машину оставить и уйти пешком. Со зла, понимаешь? Не успел просто.

— А оторваться пытался?

— Конечно! — воскликнул он.

— Ну и что дальше было, Батик?

— Как что? Денег хотели. 50 рублей.

— Дал?

— Нет.

— Почему?

— Они со мной грубо разговаривали. Я с ними тоже. Потом жалел об этом. Они могли же просто сказать: “Дай нам денег”. Я что, не дал бы? Мне что, жалко? Я бы понял, что им, и правда, нужно, раз они за мной так долго ехали.

— А как же ты тогда решил проблему, если денег не дал?

— Да они потом сами отказались. Они тоже гордые. У нас так бывает. А у вас не бывает, что ли?