С ним нельзя было не согласиться, работать не все хотят, например, этот сатирик. Но ведущий был недоволен таким толкованием его слов, наверное, подумал, что я тоже хотел бы так долго ничего не делать и приходить сюда за чеками, как сатирик, и возразил, что не может быть ко всем одинаковое отношение. Это же евреи, я нарочно напомнил ему его слова. Нет, он ответил, есть такие, которые только называют себя евреями, а в душе остаются советскими. Когда люди приезжают к нам с открытой душой и делают всякие, пусть даже не очень красивые вещи, например, что-нибудь украдут в магазине или займутся торговлей наркотиками, мы им все равно поможем. Наймем адвоката, даже заплатим залог, чтобы такой человек не попал в тюрьму. А за меня вы бы заплатили залог, я продолжал допытываться. О'кэй, он вдруг опомнился, меня ждут другие эмигранты. Вы у меня не один. Не понимаю, почему он ко мне так относится. Сам же затеял разговор. Я думаю, потому что я с ним спорил в прошлый раз, не только из-за Вовы. Для таких людей хуже нет. Сержант, который гонял меня в армии, тот тоже, скажешь наперекор слово — наряд вне очереди! А начнешь оправдываться, еще хуже, три наряда. Поэтому я ничего моему ведущему не стал объяснять, он бы для меня нашел наказание. Я только спросил, мог бы я здесь подметать улицы, эта работа бы мне подошла, а мусорщики требуются, потому что многие улицы не подметены. Он опять повторил, здесь каждый может делать, что хочет, а куда пойти и с кем поговорить об этой работе, так и не сказал. Не знает.

Я опять возвращался той улицей, где много лавок, метлы ни одной не нашел, но были большие швабры, очень дорогие, я бы мог неделю жить на эти деньги. Но я все-таки купил. Швабру мне вложили в большой бумажный пакет, а палку я так и внес не завернутой в гостиницу. Дежурный меня подозвал и сказал, чтоб я заплатил деньги. Наверное, после моего ухода ему позвонил ведущий из ОМО и предупредил, что организация меня больше не содержит. Я заплатил за неделю, начиная со вчерашнего дня. У меня осталось еще на неделю за гостиницу и немножко меньше недели на питание.

Вечером ходил в книжный магазин, немножко погулял и — в гостиницу. Захотелось написать рассказ о Ноле. Сел, но ничего не получилось.

Я теперь не ставлю числа, потому что, по сути, писать не о чем. Но покупаю американские газеты и знаю, что сегодня второе ноября. Думал попробовать сегодня подмести улицу. Но надо было идти за машинкой. Насчет работы Ган ни слова. На обратном пути наметил квартал для уборки. Там двухъярусное движение транспорта, и ветер намел кучи мусора к опорным стенкам. А прохожих мало, никто не будет удивляться тебе в лицо. Вернулся домой, лег и смотрел на машинку. Зачем я ее тащил в такую даль, все равно рассказ о Ноле не получился. Хорошо, что Ган мне ее дает бесплатно.

Я собирался пойти купить что-то поесть, вдруг постучал Леня. Сказал, приехал просто так, скучно. Но мама не знает, что ко мне. Он меня расспрашивал, как я открыл дверь на цепочку и увидел черных? Как все было, расскажите. Я устал отвечать и даже прикрикнул на него, ты ради этого приехал? Леня рассказал, в школе у него все хорошо, но он хотел бы перейти в другую. Мама меня все время таскает по докторам, она думает, я не справляюсь с тестами, потому что болен.

Мы с ним вышли, и я проводил его к сабвею. Вернулся в номер и вспомнил, вчера, когда я был у моего ведущего, даже пепельницы на его столе я не заметил. Видно, он решил больше не истязать себя сигарами, чтобы казаться американцем. Зато старается говорить с акцентом. Наверное, это адский труд, произнести не так каждое слово, к которому привык с детства.

Сейчас запишу, что было сегодня. Я дождался, пока уборщица пришла убирать мой номер, и попросил у нее один из засунутых за пояс пластиковых мешков для мусора. Но этим мешком я не воспользовался, а сыпал мусор в картонные ящики из-под тары, которые владельцы магазинов складывали на обочинах улиц. А на совок я оторвал крышку от такого ящика. Конечно, имей я лопату, работа была бы удовольствием. Когда в мусоре попадалась тряпка, картонный совок складывался пополам. Приходилось отрывать от ящика новую крышку, а тряпку, ею могло оказаться даже пальто, вытягивать из кучи руками. И потом, когда появлялся зеленый свет, и в шаге от меня начинали проноситься машины, все невесомое из развороченной кучи зашвыривалось мне в лицо. А прохожих мне не было стыдно, нас разделяла проезжая часть. С другой стороны улицы я полюбовался на результаты моей работы. Четыре полных ящика мусора, каждый величиной с хороший сундук, и я еще не поленился аккуратно выстроить их вдоль обочины. Правда, у ящиков уже белели только что пригнанные ветром бумаги. Но они лишь подчеркивали идеальную чистоту у опорной стенки. Остальные стенки, до колен засыпанные мусором, еще ждали своей очереди.

Было темно, когда я вернулся домой. Помылся и пошел в книжный магазин. Оттуда на Бродвей. Если бы я был на настоящей работе сегодня, то на заработанные деньги купил бы билет в кино. Или зашел бы в какое-нибудь заведение. Там их много, и у дверей каждого стоят девушки в одних трусах и на высоких каблуках. Одна напоминала нашу десятиклассницу из района, приехавшую поступать в техникум. На миг появилась дурацкая мысль, что она говорит по-русски. Постоял, постоял и ушел.

Мусор не убирал. Писал письмо в газету. Мне пришло в голову, всюду пишут, что похитили вовин научный труд. А ведь они его держали в банке! Но все не просто. В американскую газету не попадешь, пока из редакции не позвонят вахтеру, чтоб пропустил. Внизу внутренние телефоны — объяснять, зачем. Я долго объяснял, пока они не нашли кого-то в редакции, кто немного говорит по-русски. Он подтвердил, да, его газета тоже печатала о случае с Вовой, но, конечно, не так подробно, как эмигрантская, нет места. Я ему отдал заметку. Он обещал перевести и показать начальнику. Не знаю, как он переведет. Заметку он называет «сказка». Наверное, со словарем, как я. Сказал, он мне позвонит. Надо было его предупредить, я скоро выберусь из гостиницы, но я забыл. Когда я спросил, как он думает, поместит эту заметку газета, он ответил, может быть. И то место, где я спрашиваю редактора «Новой Речи», какие у него основания намекать метровыми буквами, что я советский агент. Тогда будет ясно, я объяснил, что все высосано из пальца.

Настроение приподнятое, потому что, как и тем, из полиции, я мог высказать мое мнение, и меня слушали. После редакции собрал мусор у последней стенки. Тех ящиков, которые я наполнил мусором позавчера, тоже уже нет. Санитары забрали. Мне стало ясно, у них нет времени подметать улицы, они только забирают упакованный мусор. Я бы убирал, мне работа подошла, но кто будет платить?

Вернулся в гостиницу, принял душ. Когда стоял под душем, показалось, звонит телефон. Возможно, хотел что-то уточнить газетчик. Я думал сходить в книжный магазин, но решил подождать, может быть, газетчик еще позвонит. Никто не звонил, и я отправился в магазин. После магазина пошел на Бродвей, надеялся увидеть еще эту девушку. Дверь заведения вроде узнал, но сегодня у двери никто не стоял, наверное, потому, что дул холодный ветер с дождем. Я хотел посмотреть, есть ли она внутри, В коридоре за ободранным столом сидела женщина в одном лифе и продавала входные билеты. Не успела она обратиться ко мне, как вошел какой-то старик, и она занялась им, а я поспешил уйти. Конечно, это ерунда, девушка не русская, я ведь слышал, как она задирала прохожих. Но я решил подождать на улице, возможно, она выйдет. Ждал, ждал, весь промок и вернулся в гостиницу.

Никуда не буду выходить, чтобы не пропустить звонок. Только утром надо будет сбегать купить концентрат, бананы и хлеб. Если бы я помнил, как называется каша, которую готовила Нола, я бы тоже купил, но я забыл.

Эти дни сидел дома. Никто не звонил. Пошел в парк. Американцы прогуливали собак. Когда вернулся в гостиницу, думал, администратор мне даст талончик, но он не дал. Я опять вышел на улицу и просто не знал, куда деться. Ходил по улицам, пока не замерз. Дома включил телевизор, и вдруг — звонок. Я был уверен, это из газеты. Но услышал Гана. С досады чуть не положил трубку. Надо было бы. Все равно он о работе ничего не сказал.