— Очень добрый, — подтвердила Ася, прислушивавшаяся к этой беседе.

Девочки сидели по обе стороны Жоржа, на детском конце стола, где председательствовал Алексей Федорович. Вдали от старших они чувствовали себя свободнее и теперь старались познакомить мальчика с личностью Вени.

— Он горбун, но особенный горбун, — рассказывали они, — и если бы вы знали, как мужественно и терпеливо он переносит свое убожество! Ведь горбатых все считают злюками, а наш Веня — что ангел доброты. Даже Юра — и тот говорит, что в жизни не встречал такого мальчика.

— А кто это Юра? — снова полюбопытствовал Жорж.

— Юра — это Юрий Львович. Неужели вы не знаете Юрия Львовича? Господи, да он такой музыкант, такой, что другого такого в целом мире не сыщешь, — горячо, по своему обыкновенно, проговорила Дося.

— Ну, уж не в целом мире, положим, ты преувеличиваешь; к тому же ведь он еще и учится, — улыбнулась Ася, а у самой глаза так и вспыхнули счастливыми огоньками, и она благодарным взглядом окинула подругу.

— Музыкант, вы говорите? Скрипач? А мамочка как раз так любит скрипку! Надо непременно сказать папб, чтобы он пригласил вашего брата участвовать у нас в очередном концерте под Рождество. И вашего Веню хваленого мне очень хотелось бы видеть.

— Приходите к нам и увидите.

— Приду непременно. А вы далеко живете?

— На Васильевском острове. — И Дося сказала ему их адрес.

— Батюшки, как далеко! Почти что на том свете. А я все же приду. И Сашу притащу, и Алексея Федоровича. Можно? Уж очень мне на вашего чудо-горбунка поглядеть хочется.

— Ах, понятно, можно, очень рады будем. А в это время на противоположном конце стола шел разговор совсем иного рода.

— Зизя, послушай-ка, скажи, на милость, как ты во всех аристократических кушаньях толк знаешь? Ей-Богу, в первый раз подобный фрукт вижу, — с искренним ужасом, косясь на блюдо с артишоками, гудела шепотом Маша Попова.

— Попова, вы положительно невозможны, — тоже шепотом возмущалась Баранович. — Сколько в вас еще некультурности осталось. Ну, точно вот сейчас из деревни. Неужели вам никогда не приходилось бывать в хороших домах? Ну как можно не уметь есть артишоки?

— Ну, о культурности помолчи лучше, сама видела, как твоя собственная хваленая Миля рыбу с ножа ела.

— Неправда! Вы лжете, Попова, — возмутилась Зизи, в то время как глаза самой Мили смущенно забегали по сторонам.

— Господи, что за тарелки такие, насквозь их, кажется, видно, мудрено ли разбить, — охала снова Маша Попова.

— А ты не будь Мишенькой Косолапым, вот и не разобьешь, — поучала Зина.

— Хорошо тебе говорить, когда… Ай! Ай! — Маше Поповой так и не довелось договорить начатой мысли.

И ведь надо было сорваться руке и выронить нож прямо на край этой тонкой воздушной тарелки.

"Господи, так я и знала!" — с искренним отчаянием пронеслось в голове девочки при виде отбитого куска фарфора, упавшего тут же, подле ее прибора, и она, чуть не плача, смотрела испуганными глазами на причиненный ею изъян.

Смотрела на нее с дальнего конца стола и бабуся и только укоризненно качала головой.

— Ты удивительно неловкая девочка, Маша; извинись же перед хозяевами, по крайней мере, — произнесла Зарина, сразу разобрав, в чем дело.

— О, это такой вздор, что о нем и говорить не стоит! — поспешила успокоить и смущенную бабусю, и красную, как кумач, Машу хозяйка дома. — Не волнуйтесь же, дитя мое, — светло улыбнулась она растерянной Маше, — это даже хорошо отчасти: счастье нашему новорожденному принесет.

— Удивительное счастье — бить чужую посуду! Ваша maman слишком снисходительна и добра, — говорила между тем своему соседу, Саше Бартемьеву, Зина, — просто ее нельзя выводить в порядочное общество, эту косолапую, невозможную Машу. Совсем она невоспитанная девочка.

— А по-моему, это не невоспитанность, а просто случайность, со всяким это произойти может, — покачал головой тот. — И как можно говорить о невоспитанности кого-либо из ваших пансионерок, когда вас воспитывает ваша бабуся? А она всеми признанная чудесная воспитательница, как говорит наша мамочка.

— Молодец Саша! Срезал-таки эту напыщенную индюшку, — давясь от смеха и бойко поглядывая на Зизи, шепнул своим соседкам Жорж, — По правде сказать, не очень-то мне нравится ваша «аристократка». То ли дело Соня-Наоборот, да и вы обе, вот таких я понимаю! Кстати, что-то она поделывает, бедняжка Соня? Выпьем-ка за ее здоровье.

— За здоровье моей Сони? С восторгом! И просиявшая Дося первая протянула свою рюмку и чокнулась с Жоржем. Ее примеру последовала Ася.

— А я все-таки приготовил маленький сюрприз вашей Соне. Только вы ни за что не отгадаете — что. При прощанье я вам передам его. Вы увидите, какое удовольствие он ей доставит.

Жоржик так и кипел, так и искрился оживлением, и его соседки не отставали от него.

Теперь и Маша Попова, успокоившаяся немного, примкнула к этой веселой тройке, и ее забавный басок зазвучал на этом оживленном конце стола.

А в то же время воспитатель мальчиков, Алексей Федорович, старался оживить и развлечь сидевших по соседству с ним Марину Райскую и Риту, скромно молчавших во все время обеда. Но все темы, испробованные им для разговора, не принесли решительно никакого успеха. И Мара, и Рита ограничивались лишь односложными ответами на все предлагаемые им вопросы.

— Вы что это? Марочку мою разговорить, кажется, хотите? — поглядывая в их сторону, спросила через стол студента Анастасия Арсеньевна. — Ну, в таком случае, советую вам поговорить с нею о Сибири… Живо встрепенется наша неулыба-царевна. Она у нас сибирячка и так Сибирь любит, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

— Так вы из Сибири, барышня? Да ведь и я также оттуда, — вырвалось радостно у студента. — Вы из какой губернии будете?

— Из Тобольской. Из-под самого Тобольска, — встрепенулась Мара.

— Представьте, да ведь и я же почти что оттуда. Мой отец учительствует там в пригородной слободе. Земляки, стало быть, мы с вами.

— Стало быть, земляки, — улыбнулась Мара. — Вот уж где не думала земляка встретить! — искренне и просто сказала она.

Бабуся была права. Беседа о милой родине преобразила Мару. Теперь она уже не сидела далекая и апатичная, как несколько минут тому назад. Ее серые глаза искрились, пока она забрасывала студента вопросами.

Алексей Федорович едва успевал рассказывать про их родной город девочке, откуда сам он вернулся несколько месяцев назад.

Обед кончился, и хозяева пригласили гостей в гостиную. Анна Вадимовна подкатила кресло к роялю. Большая любительница музыки, она и сама была прекрасной музыкантшей. И гости почувствовали это сразу, лишь только ее худенькие пальцы коснулись клавиш. То радостные, нежные, то грустные звуки наполнили нарядный салон.

Зайдя за рояль, Дося смотрела на музыкантшу, боясь пропустить единую нотку, единый звук.

— Тебе, как видно, нравится моя музыка, девочка? — неожиданно обратилась к ней Бартемьева, встречаясь с восторженным взглядом, устремленным на нее.

— О, Господи, как вы можете спрашивать! Дивно, дивно хорошо! — вырвалось с непосредственным восторгом у той. — Только сказочные феи могут так дивно играть! — докончила она с присущей ей наивной горячностью, заставив невольно улыбнуться Анну Вадимовну ее словам.

"Сама-то ты прелестная маленькая фея, — пронеслось в мозгу Бартемьевой. — И главная прелесть твоя в том, что вряд ли ты сознаешь сама, как ты мила". — И тут же прибавила вслух, со своей милой ласковой улыбкой:

— Ты мне очень нравишься, девочка, и я была бы рада, если бы ты смотрела на меня как на своего старого друга. Надеюсь, мы видимся не в последний раз. Приходи к нам почаще, и если бы тебе когда-нибудь понадобилась помощь настоящего испытанного друга, обещай прежде всего обратиться за нею ко мне. Ко мне, а не к кому-нибудь другому. Обещаешь, девочка?